Читать книгу - "Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России - Кристин Воробец"

женщину, потому что «у него надеты штаны, так и не берет». Крестьянин имел в виду, что, поскольку женщины не носили нижнего белья, их гениталии были более уязвимы для воздействия порчи, когда они переступали порог[232]. Буквальное понимание сексуального проникновения демонов в женщин влечет за собой более широкое культурное представление, что «женские тела открыты, а мужские запечатаны»[233].

Считая, что женщины более уязвимы для бесов, крестьяне также разделяли православные представления о том, что вероятность нашествия бесов повышается в определенные периоды религиозного календаря. Нередко первая сцена ритуальной драмы кликушества разворачивалась в деревенской церкви во время богослужения, особенно в наиболее напряженные периоды православного календаря – на святки (от Рождества до Крещения) и во время Великого поста. Первый приступ одержимости в ащепковской эпидемии происходит на Крещение 1898 года, а сама эпидемия разворачивается во время Великого поста. В 1909 году небольшая эпидемия в Московской губернии началась перед Пасхой – самым важным праздником в православном календаре[234]. Оба религиозных периода ассоциируются с битвой между добром и злом, завершающейся торжеством добра.

Очищение воды на Богоявление в честь крещения Христа символизирует грандиозную победу над демонами. В молитве, которую произносят в Великое освящение воды, священнослужители просят Бога: «Сотвори ю нетления источник, освящения дар, грехов разрешение, недугов исцеление, демонов всегубительство, сопротивным силам неприступную, ангельския крепости исполненную»[235]. Молодежь, участвовавшая в праздничных колядках, которые церковь ассоциировала с дьяволом и его приспешниками, так как колядующие скрывались под ложными личинами, символически как бы позволяла бесам овладеть их телами. Позже они символически очищали свои тела от зла, окунаясь в прорубь – «иордань»[236]. К ним присоединялись и другие прихожане, надеясь избавиться от грехов и бесов[237]. На святки многие чувствовали себя уязвимыми для вторжения разъяренных демонов, особенно в канун Крещения, когда, как считали крестьяне, ведьмы обладали особой силой[238].

Великий пост – время, когда, в православном понимании, происходит борьба между Богом и дьяволом и между жизнью и смертью, – также считался периодом, когда люди наиболее беззащитны перед уловками дьявола[239]. Неоднократные упоминания о людях, ставших слугами или вместилищем бесов, а также осуждение злых сил в богослужениях Великого поста заставляли прихожан и священников ожидать, что бесы вот-вот атакуют хотя бы одну уязвимую женщину в их окружении[240]. Не случайно крестьяне считали, что ведьмы остаются невидимыми во время утренней пасхальной службы в церкви только до того момента, пока священник не вынесет из алтаря Святые Дары, побеждающие зло[241].

Приступы одержимости могли случаться и во время обычной службы вне святок и Великого поста. Когда начиналась Херувимская песнь[242], одержимые начинали шипеть, мяукать, выть, каркать. Сообщение 1890 года из смоленского села Егорье-Бунаково описывает припадок кликуши во время литургии, когда посреди гимна «раздался страшный нечеловеческий крик», который продолжался пять минут, прежде чем женщина упала в изнеможении и уже только всхлипывала и вздыхала[243].

Херувимская песнь сопровождает драматический момент литургии, так называемый Великий вход – память о добровольном шествии Христа на Голгофу. В этот момент священник несет потир (чашу для причастия), а дьякон – дискос (блюдо для Святых Даров) от жертвенника к алтарю. Согласно византийскому ритуалу, православные литургии Василия Великого и Иоанна Златоуста (именно в ходе этих литургий поется Херувимская песнь) состоят из двух частей[244]. Первая часть – литургия оглашенных – предназначена как для крещеных, так и для некрещеных, готовящихся принять таинство крещения (оглашенных). В середине литургии происходит «отпуск оглашенных» в напоминание о том, что они не могут быть допущены к причастию[245]. Вскоре после отпуска оглашенных звучит Херувимская песнь, напоминающая всем о необходимости оставить всю житейскую заботу, чтобы приобщиться к Богу[246]. В XIX веке и даже раньше, когда различие между крещеными и некрещеными потеряло свою актуальность, вера в то, что празднование Воскресения Христова и торжества добра над злом вызывает страх у бесов и, следовательно, припадки у кликуш, тем не менее сохранялась.

Страдания бесам причиняло не только причащение верующих во время Божественной литургии. Бесы боялись определенных песнопений, таких как акафисты (хвалебно-благодарственное пение), и священных предметов любого рода. Присутствие Всевышнего, икон, церковных благовоний, просвир и святой воды вызывало гнев бесов. Поэтому кликуши тоже были предрасположены к припадкам и звериным крикам во время выноса икон и крестных ходов, особых молебнов для одержимых бесами, контакта со святой водой или мощами.

Такие публичные демонстрации бесноватости вызывали у прихожан различные реакции, формировавшие ряд поведенческих моделей в драме одержимости. По описанию конца XIX века, которое приводит уже известный нам психиатр Н. В. Краинский, судороги и крики одержимых вызывали сострадание у молящихся в московской часовне святого Пантелеймона. Часовня эта привлекала бесноватых из различных регионов России благодаря популярности святого и особым утренним молебнам для жертв одержимости. По словам Краинского, крики кликуши раздались в конце службы, когда священник стал читать благодарственную молитву перед иконой Божией Матери. Он описывает кликушу как молодую женщину, которая «спокойно стояла и усердно молилась, не обращая ни на что внимания». Однако внезапно она начала кричать. Краинский отмечает: «Звуки становятся разнообразнее, чаще, хотя несколько тише. То слышится ясная икота, то всхлипывание, то кликуша как будто давится или издает рвотное движение. Эти звуки перемежаются тихими стонами и глубокими вдохами». Окружающий народ при этом «совершенно спокойно слушал кликушу, смотря на нее с состраданием и сочувствием… При каждом приступе звуков народ в часовне начинал усиленно креститься, а кликуша, чувствуя на себе внимание и сочувствие толпы, еще более позировала»[247]. Поскольку прихожане часовни святого Пантелеймона присутствовали на службе, специально предназначенной для помощи одержимым, и ожидали услышать крики страдающей кликуши, они уже были психологически готовы к зрелищу, которому стали свидетелями. Однако не все верующие сохраняли спокойствие при виде приступов бесноватых.

Корчи одержимых вызывали страх и тревогу у неподготовленных свидетелей. В 1890 году обозреватель смоленской газеты сообщил, что, когда женщина начала кричать посреди Херувимской песни, несколько прихожан выбежали из церкви, кто-то упал в обморок, а другие собрались вокруг бесноватой. Обескураженный нарушением хода службы и паникой среди прихожан, приходской священник отправил в консисторию вопрос, следует ли ему в дальнейшем допускать кликушу на службы[248].

Другой наблюдатель описывает страх, охвативший группу старообрядцев, ставших в 1910 году свидетелями беснования пятнадцати кликуш. По его словам, «их вид и выкрики ужасно нервировали, в особенности женщин. Последние при крике кликуш тревожно озирались по сторонам, перекрестили рот, затем, крепко сжав губы, клали