Читать книгу - "Две жизни. Все части. Сборник в обновленной редакции - Кора (Конкордия) Евгеньевна Антарова"

ней могут выразиться только в твоем почтительном молчании по поводу каких-то неведомых тебе страниц ее жизни. Если ты на деле любишь мать, то твой единственный жизненный урок, твоя единственная помощь ей, – это полное спокойствие и вера в высокую честь матери. Жди ее приезда сюда, как величайшую для вас обоих радость.

Жди, не растрачивая время на истерические выпады, а действуй так, как будто бы возле тебя стоит тень твоего самого любимого друга и Учителя Ананды.

– Как и чем мне выразить вам, не лорд Бенедикт, а величайший и милосерднейший друг Флорентиец, что только подле вас я мог уяснить себе до конца все свои ошибки. И этого мало. Быть может, я и смог бы их себе уяснить. Но только в атмосфере вашей любви я нашел в себе смирение и любовь, чтобы мирно и спокойно начала расти во мне сила уверенности в победе над ними. От вас льется такая доброта и мужество, такое чистое сострадание, в котором нет осуждения, – бросился на колени Генри, приникая к руке Флорентийца.

– Встань, Генри, перестань думать о моих достоинствах, а вноси в труд своего дня то, что в моем живом примере тебя увлекает и убеждает. Я сказал тебе только, что сюда приедет твоя мать. Приедет ли с ней капитан и в качестве кого он сюда приедет, о том ты узнаешь сам. Если ты внимательно читал мое письмо, то помнишь, что в нем я говорил тебе, что надо беречь мать, так как в ней залог твоих материальных благ, которыми ты так дорожишь.

Ты неверно понял меня, но в ближайшем будущем поймешь. Иди сейчас к Алисе и продолжай свои занятия с обеими ученицами. Налегай теперь на естественные науки, помня, что физика будет очень нужна Наль. Иди, забудь о своих делах и думай о предстоящем труде, считая его самым важным в эту минуту.

Генри направился к дому, стараясь унять в себе взбудораженное море вопросов, но, завидя издали Алису, сразу почувствовал стыд за собственное раздражение под тихим и глубоким взглядом девушки, точно прочитавшей его внутренний разлад…

Мирная деревенская жизнь, которой жил Тендль, сразу оборвалась для него, как только они въехали в Лондон. Простившись с Тендлем, капитан довез Дорию до дома Генри и, нерешительно стоя перед нею, спросил:

– Если бы я зашел к миссис Оберсвоуд вместе с вами, это было бы очень некстати?

– Я думаю, лорд Ретедли, что это могло бы испугать ее. Разрешите мне ее подготовить. Если вы оставите ваш адрес, я извещу вас о ходе событий, а также когда и как нам встретиться.

Несмотря на очень решительный тон Дории, капитану, очевидно, было очень трудно поверить в ее правоту. На лице его мелькало то недоверие, то недовольство своею нерешительностью.

– Вас беспокоит, лорд Ретедли, что я, быть может, не сумею быть достаточно ласковой и тактичной со вдовой вашего брата. Конечно, если бы я действовала от себя, – улыбнулась Дория, – я бы, наверное, не сумела выполнить возложенного на меня поручения. Но я везу ей письмо лорда Бенедикта, и я крепко держу в сердце ту невидимую связь, ту неотступную мысль о нем, которую наш великий друг вселяет в сознание счастливцев, кому дает свои поручения. Поэтому вы можете быть спокойны. Я всеми силами мысли держусь за его великую руку и буду действовать так, как будто бы он рядом со мной. Что же касается вашего участия в этом деле, то оно ведь сводится к тому, чтобы помочь мне выехать из Лондона. Если мы оба не хотим ни в чем нарушить закон беспрекословного повиновения, то каждому из нас надо выполнить свою часть порученного со всею тщательностью и вниманием, на какие мы способны, а не поддаваться своим порывам и впечатлениям.

Разговор этот происходил на темной и грязной лестнице, по которой оба собеседника взбирались к жилищу Генри. Насколько была бодра Дория, легко поднимаясь по ступеням, настолько же мрачен был капитан, которого пробирала дрожь отвращения и муки.

– Подумать только, годы жила несчастная женщина в этой нищете из-за предвзятости взглядов моего родного брата и деда. А я и не подозревал об этом, вел рассеянную жизнь и тратил попусту десятки тысяч, – с болью и горечью говорил капитан, остановившись на площадке пятого этажа и закуривая сигару, чтобы избавить себя и даму от запаха грязных ведер с отбросами, пережаренного лука и каких-то еще ароматов, сопровождающих бедноту и оставляемых ею везде благодаря плохо вымытому белью и грязному платью.

– Вы вольны, лорд Ретедли, поступить, как сочтете нужным. Я думаю, мы уже у цели. Но если вы действительно тронуты героической жизнью леди Оберсвоуд, то вы не захотите доставить ей лишнего горя принимать вас здесь.

– Вот именно, все, чего хочу, это вырвать ее отсюда немедленно.

– Ну, одними вашими силами этого не сделать. Если бы дело было так просто, лорду Бенедикту не пришлось бы вмешиваться. Я дам вам знать немедленно обо всем. Наконец, ночевать я буду непременно в городском доме лорда Бенедикта и, если вам очень захочется узнать о сегодняшнем дне, вы можете в одиннадцатом часу приехать туда ко мне, и я вам все расскажу.

Расставшись со своим спутником, Дория постучала в дверь. Ей немедленно открыла уже знакомая нам старушка в белоснежном чепце. Пораженная ее красотой и огромными синими глазами, Дория так смешалась, что только молча смотрела на нее. Очаровательно улыбнувшись, хозяйка дома сказала мелодичным и добрым голосом:

– Вы, вероятно, заблудились, леди. Дело в том, что квартира под таким же номером есть и в доме с улицы, и иногда, перепутав номер дома, люди попадают ко мне. Вам следует спуститься вниз и повернуть за угол.

Оправившись, Дория с удивлением слушала голос Алисы, такой же мелодичный и мягкий.

– Нет, я думаю, что попала именно по назначению. Ведь я вижу перед собой леди Цецилию Оберсвоуд? – Получив удивленный и утвердительный ответ, Дория продолжала: – Я привезла вам письмо, и мне приказано сказать вам, чтобы вы вспомнили, о чем говорил однажды дядя Ананды во время болезни Генри в Вене.

Это письмо вам посылает тот, кого вы называете Великой Рукой.

Стоявшая перед Дорией маленькая Цецилия Оберсвоуд выражала все признаки смущения и робко взяла письмо.

– Войдите, пожалуйста, – сказала она, открывая дверь в комнату Генри, куда весело заглядывали солнечные лучи и чистота которой поразила Дорию, как поражала всех. Усадив Дорию в кресло, она села у другого конца стола, ясно говорившего своим красным деревом и инкрустацией из перламутра и черепахи о лучших временах, и вынула письмо из кармана белоснежного передника.

Бегло взглянув на адрес, она вскрикнула, откинулась с совершенно белым лицом на спинку стула и