Читать книгу - "Китай в эпоху Си Цзиньпина - Иван Юрьевич Зуенко"

связана с борьбой за синификацию ислама.

Как отмечает известный эксперт по международным отношениям в регионе (кстати, уйгур по национальности), по понятным причинам попросивший не раскрывать его имя: «Если раньше власти старались ассимилировать уйгуров, интегрировать их в китайское общество с помощью „пряника“: экономической интеграции, популяризации китайского языка, — то теперь упор делается на стирание религиозной идентичности. В Пекине поняли, что ислам наряду с языком и традициями является основным фактором, позволяющим уйгурам сохранять свою идентичность».

И, похоже, конечной задачей государства является разрыв духовных и культурных связей уйгуров и других мусульманских народов Синьцзяна с исламом. Для этого все средства оказались хороши: мусульман подвергают профилактическим задержаниям и беседам за установку религиозных приложений на телефонах (например, для соблюдения режима дня в месяц Рамадан), репосты сообщений с религиозным подтекстом в интернет-мессенджерах, хранение религиозной литературы дома, посещение богослужений у имамов, известных своими оппозиционными взглядами, и так далее.

Впрочем, и их единоверцы в Нэйди

(дословно — «Внутренней территории»), то есть «в Китае за пределами Синьцзяна», почувствовали на себе опеку государства. Например, решением властей Нинся-Хуэйского автономного района с февраля 2018 года запрещено использовать громкоговорители во время азана (созыва на богослужение) и коллективной молитвы, транслировать проповедь по радио. Введен запрет на строительство мечетей в арабском стиле, а некоторые мечети решено разрушить и перестроить в китайском стиле. Закрыт ряд школ при мечетях. Членам партии запрещено выезжать на хадж в Мекку. А всем остальным паломникам предписано носить на шее индивидуальные электронные «смарт-карты», разработанные Госуправлением по делам религий совместно с Китайской исламской организацией[121]. С помощью этого устройства можно точно определить местоположение человека. Делается это под предлогом заботы о безопасности сограждан, но в реальности подобная практика больше похожа на ношение «электронных браслетов» лицами под домашним арестом.

Подобные меры пользуются поддержкой многих простых китайцев, для которых понятие «ислам» твердо ассоциируется с понятием «терроризм», и межэтнические столкновения в Синьцзяне 2008–2009 годов являются для них оправданием жесткости властей. Однако под прессинг властей попали приверженцы и другой мировой религии — христианства.

Как рассказал в переписке протоиерей Дионисий (Поздняев), настоятель православного прихода Петра и Павла в Гонконге, «китайские власти начали проявлять заметно больше внимания к религиозной жизни в стране, стараясь максимально контролировать внутреннюю жизнь общин. Сейчас общины обязаны публично анонсировать запрет на посещение богослужений для некоторых категорий (детей, военных, госслужащих) и строго следить за его выполнением. Приходы вынуждают демонстрировать политическую лояльность: например, вывешивать государственную символику, транспаранты с партийными лозунгами. Введены ограничения в вопросах сбора пожертвований».

Подтверждение этим словам я своими глазами видел в декабре 2017 года в Харбине, когда посетил богослужение в Покровском храме Китайской автономной православной церкви, посвященное дню памяти Николая Чудотворца. В комнате для собраний внимание привлек красный транспарант «Глубже изучать, последовательно проводить в жизнь дух решений XIX съезда Коммунистической партии». У входа в молельное помещение располагался красочный плакат с перечислением двенадцати заповедей истинного партийца. Тут же, как и в других общественных помещениях, висели ксерокопии разрешительных документов, в том числе касающихся квалификации и проверки настоятеля храма отца Александра (Юй Ши

), выпускника Санкт-Петербургской духовной академии.

Правда, как считает отец Дионисий, под этим предлогом «государство устанавливает тотальный контроль над религиозной жизнью общин, которые и так уже давно „китаизированы“ по своему этническому составу и языку». Китаю и Папа Римский не указ. Так, за последние десять лет в КНР совершено семь хиротоний католических епископов, которые не признаются Ватиканом. Создается парадоксальная ситуация: епископы из числа граждан КНР есть, но слушать ли их, учитывая, что высшим церковным авторитетом они не признаны, — католической пастве непонятно. Такая политика привела к фактическому расколу католической общины Китая.

Китайские власти также начали кампанию по борьбе с неофициальными религиозными общинами, бум которых пришелся на 1990–2000-е годы, что было связано с явственно ощущавшимся чувством духовного и идеологического вакуума. Ведется снос нелегально построенных зданий, назначаются штрафы за проведение неофициальных собраний. Резонансным оказался снос в январе 2018 года церкви христиан-евангелистов в уже упоминавшемся на страницах этой книги городе Линьфэнь провинции Шаньси, которая вмещала до 50 тысяч (!) прихожан[122]. С 2015 года в провинции Чжэцзян, где находится «китайский Иерусалим» — город Вэньчжоу

, число христиан в котором насчитывает несколько миллионов человек[123], ведется кампания по сносу крестов с храмов, которые власти сочли незаконными[124].

Все это ведет к дроблению неофициальных общин и поиску новых, менее заметных форм проведения богослужений. Если Римская империя загоняла первых христиан в катакомбы, то Китайская Народная Республика — в квартиры. Религиозные собрания начинают походить на «квартирники» советских диссидентов, что, вполне возможно, не уменьшает, а увеличивает количество желающих вкусить запретного плода. Однако внешне к концу первого десятилетия правления Си Цзиньпина риски, связанные с религиозной «вольницей», которая при определенном стечении обстоятельств действительно могла бы использоваться извне для расшатывания обстановки в Китае, были устранены.

Очерк одиннадцатый. Архитектура

Борьба с «архитектурными излишествами» и «космополитизмом» в урбанистике — частный пример двух сюжетов, о которых уже написано выше: кампаний за китаизацию культуры и против коррупции. Однако он настолько показателен, что заслуживает отдельного очерка.

Долой небоскребы и «странную архитектуру»

Традиционно небоскребы воспринимаются как верный способ заявить о себе и своих экономических успехах на мировой арене. В этом смысле башни «Москва-Сити» находятся в той же логике, что и «Эмпайр-Стейт-Билдинг» начала ХХ века в Нью-Йорке, башни «Петронас» в Куала-Лумпуре или дубайская «Бурдж-Халифа». Китай, естественно, не исключение. Первые здания выше 100 метров появились здесь с началом экономических реформ в 1980-х годах. Сначала это были гостиницы. Начиная с 1990-х, Китай строил многофункциональные комплексы, сочетающие в себе офисные центры, отели и апартаменты.

За сорок лет реформ Китай построил больше небоскребов, чем США за весь ХХ век. Перед приходом Си Цзиньпина к власти, в 2009–2012 годах, Китай каждые пять дней заканчивал новый небоскреб, то есть здание выше 200 м. К 2012 году на КНР приходилось 53 % всех запущенных строек небоскребов в мире![125]

Причем если в Нью-Йорке и Гонконге небоскребы появились как неизбежное следствие нехватки свободной земли, то в Китае — скорее, как дань моде и желанию самоутвердиться. Здесь небоскребами застраивали новые и пустующие пространства: такие, как Шэньчжэнь, возникший на месте рыбацкой деревушки, или Луцзяцзуй

 — инновационный шанхайский район, на месте которого до 1980-х годов были капустные поля.

Ни в чем другом так явственно не проявляются амбиции (и комплексы!) богатеющих держав, как в строительстве