Читать книгу - "Дело привидений "Титаника" - Сергей Анатольевич Смирнов"

Я устремился оттуда. Я был теперь движим одним порывом: убить, уничтожить этого мерзавца. Не помню, чтобы у меня в те минуты появилась хоть одна мысль об аварии и о собственном спасении.

Я спустился по трапу и, как воплощенный дух мести, двинулся по коридору. Стюарды все еще ходили тут, вежливо стуча в двери и вызывая пассажиров, которые до сих пор верили в непотопляемость судна.

Я шел, помню, так легко, будто ветер подталкивал меня в спину. Теперь я догадываюсь, что шел уже под уклон корабля, бравшего направление в бездну.

Так вот, стюарды стучали. Я тоже собирался постучать — как в сказках стучится в двери Смерть...

И вдруг, обернувшись, я увидел его. Он торопился следом. Он двигался с такой же решимостью и нес на плече девочку, мою сестренку, единственного родного мне человечка на этом корабле. Я вдруг понял, что он озабочен ее спасением и что она послушается теперь лишь его одного... На миг я опять замер в растерянности. Я даже уступил ему дорогу. Не нападать же на него тут, в самом деле... Он протиснулся мимо меня с извинениями, удалился и вошел в каюту отца.

Мне снова напомнили о нагруднике, и тогда я, кстати, немного позаботился о себе: зашел в свою каюту, укрепил, как требовалось, нагрудник, распихал по карманам какие-то мелочи, показавшиеся мне дорогими... И поспешил наружу. Теперь мне оставалось подстеречь его, как подстерегает волк кабана.

Я увидел, как он выводил их обеих из каюты отца. Она была совсем не такой, как в первые дни плавания, и не такой, как была недавно... Она двигалась, как сомнамбула, с широко раскрытыми глазами и что-то все время шептала. Мне подумалось, что она шепчет молитву. Девочка, конечно, мало что понимала, только все время поднимала голову и пыталась заглянуть матери в лицо...

Я видел, как он бережно усаживал их в шлюпку. Его можно было уважать за спокойную решимость. Кто-то из команды пытался его задержать, предупреждая, что мужчинам уже запрещено садиться в шлюпки. Он бесцеремонно отстранил этого человека в сторону, сказав ему по-английски:

— Вы что не видите, что я не пассажир, а грузчик.

Потом, когда он уже помогал ей перейти через поручни борта, я услышал ее голос, такой же сомнамбулически холодный. Она сказала ему довольно громко:

— Это наказание Божье.

Он как будто пропустил ее слова мимо ушей, спокойно отошел назад и, помахав рукой, прокричал вполголоса:

— Я сделал для вас все, что мог!

Наблюдая за ним, я стоял в гуще толпы, словно прячась, как хищник, в кустах. Когда шлюпка стала опускаться и мать с дочкой пропали из виду, я почувствовал, что вот-вот вся энергия мести вырвется из меня...

Он прошел через толпу и с очень сосредоточенным видом направился куда-то — и тут я налетел на него, схватил за лацканы пальто и изо всех сил ткнул в ближайшую стену.

Я заскрипел зубами от злобы. Я крикнул ему прямо в лицо:

— Мерзавец! Ты убил моего отца! Я удавлю тебя!

Он не удивился, не испугался, а только схватил меня за руки и стал отдирать от себя. Его глаза горели холодным, электрическим огнем. Он был очень силен, стал мотать меня из стороны в сторону, сжав губы и не издавая ни звука. Так мы и топтались позади всех. То я его дерну, то — он меня. Нагрудники мешали нам, и уж выглядели мы потешно, как два коверных клоуна, затеявших дурацкую потасовку...

Старший офицер, который командовал посадкой на шлюпки, заметил нашу возню, подскочил с вытаращенными глазами и стал размахивать у нас перед физиономиями своим револьвером. Я не могу передать всех его проклятий. Он изрыгал залпами самые крепкие морские ругательства. Краткое содержание его спича было примерно таковым:

— Блохастые русские медведи! Перепились, твари паршивые! Вышибу мозги обоим!

Нас растащили в стороны. Как всегда, постарались умелые и предупредительные стюарды.

Офицер процедил сквозь зубы: «Русские!», сплюнул и пошел заниматься более важными делами.

Сделав вид, что остыл и опомнился, я не нашел ничего лучшего, как спуститься вниз, в каюту отца.

Там еще оставались его вещи. У меня сжалось сердце. Теперь я осознал, что брать на память нечего, бесполезно... и моя смерть, возможно, очень близка... что корабль действительно тонет и шлюпок не хватает на всех. Не помню страха. Было только очень больно на душе, досадно. Стало нестерпимо жалко и отца, и мать. Мне стала невыносима эта несправедливость, эта отвратительная, издевательская циничность судьбы. За что мы все — мой отец, я, моя мать — за что мы все так расплачивались? За что нас всех так раскидало?

С минуту я посидел там в кресле, тупо смиряясь с наказанием, как маленький ребенок, которого поставили вечером в темный угол. Потом я перебрал машинальными движениями платки отца, заглянул в гардероб. Его висевшие на вешалках костюмы вдруг подались наружу... Наклон палубы стал заметно круче. Я потрогал рукава, словно прощаясь с отцом за руку...

Вот и всё.

Потом я снова пошел искать «канцлера», кстати прихватив с собой вторую, оставшуюся трость отца.

Я нашел его очень скоро, словно у меня открылся волчий нюх.

Знаете, где он оказался?.. В «Парижском кафе». Он занимался делом: стоял на коленях у перевернутого стола и кухонным ножом выстругивал выемки у ножек. Рядом с ним лежала аккуратно смотанная веревка... И еще стояла бутылка бренди. Двое официантов, похоже, воодушевленные его примером, занимались тем же...

Я вошел внутрь, держа трость, как саблю.

Он сразу увидел меня. Наверно, знал, что хищник не оставит охоту, и следил за дверью краем глаза... Да, его лицо ничуть не изменилось, сохранило деловую сосредоточенность. Он схватил за ножку стул, быстро поднялся и метнул свой снаряд в меня. Он был очень силен. Я еле увернулся. Стул пролетел мимо и вышиб стекла вместе с изящными рамами. С веселым хрустом и звоном всё посыпалось за моей спиной, и сразу стали лучше слышны звуки регтайма, который продолжали исполнять на палубе музыканты корабельного оркестра.

С безумной веселостью я успел подумать: «Ну, теперь нас точно пристрелят!» И кинулся на своего врага. Он был вооружен двумя мощными кухонными ножами, но поначалу ретировался. Мы стали кружить вокруг столов. Я опрокидывал их, кидался на него, а он уворачивался, как будто дожидаясь, что я выдохнусь или совершу оплошность. От него я не услышал ни слова, и он сам казался совершенно спокоен. Я