Читать книгу - "Отрешись от страха. Воспоминания историка - Александр Моисеевич Некрич"

рядов партии, через несколько лет оказался замешанным в крупное уголовное дело — он получал взятки от торгующих организаций, а за это покрывал и освобождал от наказания воров. Галушко был приговорен к 10 годам заключения в исправительно-трудовом лагере. Дело было в 1953 году. Рассказывали, что и в лагере Галушко процветал: он устроился работать кладовщиком.

...Итак, набор моей рукописи был рассыпан, и я публично обвинен во всех смертных грехах: буржуазном объективизме, недооценке роли американского империализма в развязывании Второй мировой войны и так далее, и тому подобное. Заместитель директора Института истории Аркадий Лаврович Сидоров обвинил меня также на заседании Ученого совета в том, что я отверг все замечания рецензентов. В связи с его выступлением я подал в Ученый совет документ, в котором опровергал утверждения Сидорова.

Через несколько дней Сидоров вызвал меня и предложил мне для исправления «ошибок» отправиться учиться... в вечерний университет марксизма-ленинизма. Выслушав его, я чуть было не расхохотался: Сидоров рассматривал университет марксизма-ленинизма как меру наказания! Но, может быть, он был прав? Разве еще недавно в Китае не заставляли всяких там интеллигентов заучивать наизусть цитаты из произведений Мао? Просто Сидоров чуть-чуть предвосхитил китайскую грамоту. Разумеется, я сказал заместителю директора, что считаю его предложение абсурдным. На том и расстались.

В № 10 журнала «Вопросы истории» за 1952 год был опубликован в сокращенном варианте доклад Сидорова на Ученом совете, где обвинение меня в «политических ошибках» было смягчено и заменено формулой «методологических недостатков». Для того времени это было сравнительно мягкой формулировкой. Однако появление в печати критики на неопубликованную работу — случай сам по себе из ряда вон выходящий — немедленно отразилось на публикации моих статей в периодической научной печати. В ближайшие полтора года мне не удалось опубликовать ничего. Доклад Сидорова принудил меня занять, так сказать, активную оборону.

Я знал, что против меня руководством сектора ведется кампания, и решил не медлить более. В ноябре 1952 г. я обратился с письмом к академику Анне Михайловне Панкратовой, избранной только что на XIX съезде партии членом Центрального Комитета. Этот семистраничный документ, копия которого у меня, по счастью, сохранилась, содержал анализ положения с изучением новейшей истории в нашем Институте. Касался я и более общих проблем; одной из важнейших была проблема новых кадров историков. Я писал, что после поднятия уровня заработной платы научным сотрудникам в 1947 году «...в историческую науку ринулись в последнее время люди, не имеющие никаких других интересов, кроме собственного благоустройства. Неслучайно, что большое количество людей, защитивших диссертации, также предпочитают не печатать». В связи с этим я предлагал снизить заработную плату и установить компенсацию в виде гонорара за выполненную работу вместе с установлением более строгого подхода на назначение на должность старшего научного сотрудника. Эти меры, по моему мнению, «избавили бы историческую науку от тунеядцев, бездельников и случайных в науке людей».

Позднее я понял, что мое предложение о «реформе» в оплате труда было плохой идеей. Плохой потому, что в наших условиях это означало бы расширение возможностей для произвола администрации при приеме, оценке и публикации работ, и тем самым усиление личной зависимости каждого сотрудника от стоящего над ним администратора. Многое было бы иначе при оплате по труду и способностям, именно эта мысль лежала в основе моего предложения, а не степени конформизма и готовности, как писали известные наши сатирики И. Ильф и Е. Петров, «делать все, что потребуется впредь».

Спустя некоторое время Анна Михайловна Панкратова встретилась со мной. Сидели мы вдвоем в совершенно пустом зале заседаний на втором этаже здания общественных наук, что на Волхонке, 14, и мирно беседовали. А. М. сказала мне, что мое письмо было передано в отдел науки ЦК, проверено там и найдено соответствующим фактам... И вдруг А. М. посмотрела на меня и спросила: «Скажите, товарищ Некрич, вы югослав?» Признаюсь, такого поворота я не ожидал. Неужели ссора с Тито ударила и по мне таким необычайным стечением обстоятельств?!

Многих вводила в заблуждение моя фамилия. Дело иногда доходило до анекдота. Мой сокурсник уверял как-то моего родного отца, что он учился на одном курсе с югославом по фамилии Некрич.

Узнав, что я еврей, А. М. несколько смущенно протянула: «А мы думали, что Вас преследуют потому, что Вы югослав». Это была очень многозначительная фраза. Но в 1952 году неизвестно, что было хуже для живущего в СССР — слыть югославом или быть евреем!

Анна Михайловна была человеком душевным, совестливым и от природы глубоко порядочным. По роду занятий, по занимаемому ею видному положению ей не раз приходилось, впрочем, как и многим другим историкам, кривить душой, и она от этого очень страдала. Едва появлялась малейшая возможность помочь кому-нибудь, как А. М. Панкратова делала для этого все от нее зависящее. Знаю совершенно достоверно, что она очень тяжело переживала историю с осуждением Бекмаханова и то унижение, которое ей пришлось пережить на Ученом совете. В последние годы своей жизни, возглавляя журнал «Вопросы истории», она очень много сделала для восстановления хотя бы частично исторической правды, и тем снискала ненависть сталинистов и догматиков.

Вмешательство А. М. Панкратовой в мою судьбу затормозило несколько ход событий, однако ненадолго. На меня сыпались один за другим доносы в отдел кадров Президиума Академии наук, который возглавлялся двумя довольно мрачными фигурами — Косиковым и Виноградовым. Косиков давно умер, а Виноградов сделал блестящую административную карьеру, а на ее основе и «научную», став член-корреспондентом Академии наук и директором Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН). В те тяжелые годы Виноградов был одним из главных погромщиков в Академии наук.

В конце 1952 года в своем выступлении на активе Президиума Академии наук Косиков выдвинул против меня ряд обвинений. Дирекция Института и партийное бюро, к которым я обратился за разъяснениями, сообщили мне, что информация, вернее, дезинформация, исходила не от них и что они эти обвинения не поддерживают. Доклад Косикова появился затем в журнале «Вестник Академии наук СССР», № 2 за 1953 год.

Последние месяцы 1952 года были, разумеется, тревожными не для меня одного, а для всей интеллигенции. Зловещие слухи об ожидаемых репрессиях ползли по Москве. И действительно, шли аресты, хотя еще и не в массовых масштабах.

Еще более мрачным оказалось начало нового, 1953 года. Было опубликовано сообщение о врачах-отравителях...

Мне пришлось столкнуться с этим делом с совершенно неожиданной стороны.

При выборах в органы власти сотрудники нашего Института вели агитационную работу на улице Маркса и Энгельса, расположенной между улицей Фрунзе и Волхонкой. Обязанность