Читать книгу - "Беседы палача и сильги - Руслан Алексеевич Михайлов"

изнутри перламутровым светом. Чуть мерцающий, но ровный свет ничего не освещал, но все же я видел его и видел, как темным узором под кожей девушки проступили переплетенья вен. Светлая Лосса… если это не чародейство и не колдовство, то как это назвать?

Свет потух так же внезапно, как и зажегся. Нимрод с хрипом сделал вдох, и я понял, что все это время он не дышал. Дрожащей рукой проведя по глазам, он тряхнул головой, неожиданно зевнул с протяжным стоном, отчего пораженно выпучился на меня, будто изумляясь собственному зевку.

— Я… что это было такое? Вся жизнь перед глазами… впервые за долгие годы я узрел лицо смеющейся матери… что ты сделала со мной?

— Я всего лишь взглянула — улыбнулась девушка — И чуть подмела чужой мысленный сор в твоей усталой голове, Нимрод Ворон. У тебя ведь больше не болит голова?

Прислушавшись к себе, Нимрод повторил свой медленный кивок, а на его едва видимых в бороде губах вдруг показалась улыбка:

— Не болит… совсем не болит! А ведь даже те отвары не смогли снять боль полностью. Что ты сделала, ведьм… к-хм… добрая сильга.

— Мое имя Анутта. С двумя «Т».

— Я запомню это имя — пообещал косматый — Но что же ты сделала?

— Чужие мысли причиняют боль, когда приходят в голову потаенным темным путем — произнесла девушка, встряхивая ладонями — Тебя пытались заворожить, Нимрод Ворон. Шептали, уговаривали, напевали в твои уши древние и давно забытые колдовские песни, где каждое слово будто нанизанная на паутинку звенящая игла, пронзающая твой разум и делающая стежок. Чем больше стежков, тем крепче связывающие вас узы. Чем больше паутинок, тем легче втянуть себя в твой мозг и поселиться в этом теплом сытном месте…

— Ох… но кто? Кто? — вздрогнув, Нимрод выставил перед собой ладони — Постой! Я не хочу знать! Ведь это что-то темное и незримое, да?

— Да…

— Тогда оставьте эти знания при себе! Скажите лишь одно — оно вернется?

— Оно…

— Зло! — Нимрод почти выкрикнул это слово, и я почувствовал скорее легкую досаду, чем удивление.

Зло? Слишком уж многое вмещается в это маленькое слово, чтобы вот так вольно выкрикивать его без всяких пояснений. Разве кровопролитные войны не зло? А разгуливающие на свободе убийцы? А разве я сам не был злом, когда волок осыпаемого насмешками и камнями Нимрода по дорожной грязи?

— Тебе больше здесь не место, Нимрод Ворон — тихо-тихо произнесла сильга Анутта и ее слова звучали не приказом, не просьбой, а скорее… просто проговариванием того, что отшельник уже знал и сам — Не держись за денежное место. Покажи нам могилы казненных и уходи из Скотных Ям сегодня же. Уходи навсегда, если не хочешь, чтобы однажды напевающее струнные песни зло не прорвалось в твой разум. Уходи! Ты услышал меня?

— Да…

— И понял?

— Я уйду. И больше не вернусь сюда — ухватив растущую на левом виске прядь своих косм, Нимрод полоснул по ней коротким ножом и бросил отрезанные волосы на пляшущий огонек масляной лампы, для чего ему пришлось приподнять мутноватое стекло — Не вернусь никогда! Я… я мечтал о приходе одной из сестер-сильг, но они великая редкость в этих краях. Когда я был ребенком в небольшом селении у подножия Трорна, сильги приходили каждую весну. Я просил наших забытых богов ниспослать мне сильгу, дабы я мог рассказать ей обо всем творящемся здесь… ужасе… Но вот пришла ты и… я не вижу на твоем слишком уж молодом лице вопросов…

— Уходи — мягко повторила девушка — Теперь тебе есть ради кого жить. Я почувствовала. Ты счастлив. Так не губи же свое счастье. Забирай новую семью и уходите домой. На поклон к седому Трорну…

— Решено! — коротко кивнув, Нимрод решительно поднялся и вот на этот раз я удивился — с его заросшего бородой лица будто сбежал десяток тяжких лет, вернув молодость чертам и сгладив угрюмые морщины одиночки — Дом ждет! И если однажды дорога приведет вас к селению Хишаль — я буду рад зарезать в вашу честь самую жирную овцу!

— А они у тебя есть? — не удержался я — Овцы…

— Будут! — отрубил отшельник — уже бывший отшельник, судя по всему — и указал рукой во тьму — Пещера там. Идите за мной след в след, если не хотите сгинуть в грязевой трясине. Скотные Ямы уже не что прежде…

Схватив лампу за длинную железную ручку, он поднял ее над головой, спустился с помоста и, еще раз махнув рукой, повел нас за собой, что-то бормоча про припрятанные в дырявом бочонке отменно просмоленные факелы, что трещат, чадят, но свое дело делают.

— Струнные песни? — тихо спросил я, шагая за сильгой.

— Кхтуны поют. И поют красиво — отозвалась Анутта — Но что толку в красивой песне, если она не трогает струны твоей души?

— И что за струны такие?

— У каждого человека они разные, палач Рург. Тебе ли не знать. Почему люди совершают страшные преступления? Кто-то от вечной нужды, кто-то из похоти, а кто-то… втайне мечтает свершить страшную месть всем своим обидчикам.

Правильно поняв ее тон, я глянул в спину продолжающего бормотать Нимрода:

— Он…

— Приди ты сюда парой лун позже…

— Как я и собирался заставить себя на обратном пути…

— Он бы встретил тебя отточенной сталью — глухо произнесла девушка — Слов извинений порой недостаточно, чтобы унять горькую обиду. Разумом он понимал, что ты ошибся. А вот ярость в сердце унять не мог. И то, что поселилось здесь в почернелой мокрой чаще… оно прекрасно поняло какое обещание надо пропеть вечно что-то бормочущему отшельнику, чтобы струны его души с готовностью зазвенели в ответ…. Но не тревожься, Рург. Я очистила затопленные тьмой мысленные подвалы его разума.

— Он… здоров?

— Пока что — да. Но здесь ему оставаться нельзя. Мы, сильги, говорим, что лучше жить вечной бродягой, чем жить где попало и с кем попало. Вечная дорога прочищает разум, успокаивает мысли, дарит новые встречи и уводит от старых обидчиков и неприятных душе мест. Нимроду пора пуститься в долгий путь, что приведет его домой.

— Ты слишком молода для столь мудрых речей.

— Ты тоже не слишком стар, но слишком уж рассудителен для палача.

— Было время подумать — пожал я плечами.

— Как и у меня — эхом отозвалась девушка и затихла.

Ночной лес вокруг нас болезненно постанывал, покряхтывал, надламывался и жадно чавкал невидимыми ртами. Мертвые листья, убитые скорее гнилью, чем широко шагающей осенью, липли к