Читать книгу - "Западнорусская Атлантида. Белоруссия на картах Русской цивилизации - Всеволод Владимирович Шимов"

Пример России возвращал русскости престиж и привлекательность, именно поэтому западнорусская идентичность начала пробуждаться от летаргического сна и отвоевывать утраченные под натиском «польщизны» позиции.

Показательна в этом отношении судьба унии. Несмотря на засилье полонизации, уния все же хранила в себе русское церковное и национальное предание. Под влиянием России в среде униатов пробуждается интерес к русской старине, возникает стремление восстановить традиционную православную обрядовость. Угнетенное положение униатской церкви и русской народности по отношению к польско-католическому меньшинству вызывает все большее раздражение.

Иосиф Семашко писал, какое впечатление на него произвел контраст между богатыми и ухоженными православными храмами Великороссии и убогими бедными униатскими церквами Белоруссии. Все это, в конечном счете, приводило сознательных русских униатов к разочарованию в унии и стремлению воссоединиться с русской православной церковью.

В России этот процесс был организованно завершен ликвидацией унии в 1839 году (в Холмской Руси, пребывавшей в составе Царства Польского, несколькими десятилетиями позднее). Аналогичные тенденции имелись в среде галицких и закарпатских униатов, однако здесь организованный переход из унии в православие блокировался австрийскими властями, а впоследствии Вене и Ватикану удалось превратить унию в мощное орудие украинизации.

Однако западнорусское возрождение XIX века, как и возрождение XVI–XVII веков, оказалось противоречивым и незавершенным. Во многом это объясняется теми внутренними противоречиями русской идентичности, о которых говорилось ранее.

Послепетровская Россия парадоксальным образом сочетала в себе чувство собственного цивилизационного величия и исключительности с комплексом неполноценности перед Западом.

Наравне с патриотическими, православно-мессианскими и панславистскими настроениями развивается нездоровое, самоуничижительное русское западничество. Этому немало способствуют объективные социальные противоречия и изъяны государственного устройства Российской империи: косный громоздкий бюрократический аппарат, социальная архаика, негибкая «казенная» официальная идеология, сыгравшая большую роль в дискредитации православия и патриотизма в глазах «прогрессивной» интеллигенции. Именно фрондирующая западническая интеллигенция, впоследствии дополнительно зараженная и радикализованная революционным марксистским социализмом, в конечном счете, станет могильщиком Российской империи.

Внутренние противоречия русской идентичности, в конечном счете, сделали возможным появление русофобских национал-сепаратистских движений в Западной Руси.

Феномен «русской русофобии», хорошо известный в среде столичных московско-петербургских западников, на западнорусских землях обрел форму регионального сепаратизма.

Многовековое разделение Руси привело к объективной дифференциации восточного славянства на три этноязыковые и историко-культурные группы. Белорусов, чьи исторические судьбы оказались тесно переплетены с Великим княжеством Литовским, малорусов, сформировавшихся в юго-западной Руси, на обломках древней Киевщины и Галицко-Волынского княжества, и, наконец, великорусов — самой мощной и многочисленной ветви, связанной со становлением Московского государства, которое со временем выступит в роли нового собирателя Руси. Эта дифференциация была достаточно очевидной и привела к появлению формулы «триединого русского народа», то есть русского народа как совокупности трех основных исторических и этнографических областей Руси.

Однако выработка этой формулы триединства столкнулась с определенными трудностями. Вполне естественно, что русское триединство так или иначе оказывалось «москвоцентричным», то есть ориентированным в первую очередь на культурно-языковые образцы Великороссии, ставшей ядром Российской империи и центром притяжения для западнорусских земель.

Однако подобная «москвоцентричность» входила в определенный диссонанс с региональной идентичностью и патриотизмом, сформировавшимися в Западной Руси в период ее обособленного существования.

В первую очередь это касалось Малороссии — наиболее успешной части Западной Руси, оказавшей упорное сопротивление польской экспансии и вошедшей в состав Российского государства на договорных началах в качестве автономного субъекта. Малороссийские элиты успешно интегрировались в социально-политическую систему России, внесли немалый вклад в российское государственное строительство и становление общерусской культуры.

Оборотной стороной этого был сильный региональный патриотизм, стремление сохранить региональное своеобразие, повысить его престиж. Малороссы, сыгравшие очень значимую роль в становлении современной русской культуры, одновременно парадоксальным образом оказывали последовательное сопротивление национальной унификации на ее основании.

Особую роль сыграл языковой фактор. Малорусские говоры отличались наиболее выраженным своеобразием в сравнении с великорусскими, к тому же, впитали значительный пласт польской лексики. Региональный малорусский патриотизм обретает и языковое измерение. В первой половине XIX века в Малороссии идет двоякий процесс: наряду с формированием и распространением общерусского литературного языка предпринимаются активные попытки литературной обработки малорусских говоров. Многие малороссийские авторы пишут как на общерусском, так и на малорусском (например, автор знаменитого романса «Очи черные» Евгений Гребенка).

Это закладывает предпосылки для конкуренции двух литературных стандартов и тех языковых баталий, которые развернутся на Украине позднее.

В малорусской среде получают распространение идеи «двусоставной Руси», «двух русских народностей» — не отвергающие фундаментальное русское единство, но представляющие его в виде двух равнозначных вариантов русскости. Это был своего рода «русский федерализм», в котором угадывалась оппозиция «московскому централизму».

Белорусский региональный и этноязыковой патриотизм был выражен значительно слабее, но по мере национального пробуждения Белоруссии, ее освобождения от польского гнета пробуждается и он — в том числе под влиянием сложившихся к тому времени малорусских образцов.

Со временем этот региональный патриотизм в наиболее радикальных своих формах трансформируется в антирусский сепаратизм. Причиной тому во многом стал тот характерный для русской культуры западнический комплекс неполноценности, речь о котором шла выше.

Рассуждения об отсталости и варварстве России породили своего рода «комплекс азиата», выразившийся в гиперболизации негативного наследия монголо-татарского ига в русской истории.

Причем речь шла не только о культурно-политическом воздействии татар на русских, но и о биологическом. Расхожая фразочка «потрешь русского — найдешь татарина» была не просто метафорой. В начале XX века в моду вошли расовые теории с их скрупулезными подсчетами процентного соотношения кровей и измерениями черепов, благодаря которым широко распространяется миф о татарских и финно-угорских примесях, якобы испортивших саму природу русских.

Этот «азиатский комплекс» значительно снижал привлекательность русской культуры и, в конечном счете, подтолкнул часть западнорусских регионалистов к национальному сепаратизму.

Собственно, белорусско-украинский сепаратизм стал зеркальным отражением великорусского «азиатства».

Как украинские, так и белорусские национал-сепаратисты рубежа XIX–XX веков в большинстве своем не отказываются от концепта русскости, однако «русскость» белорусов и украинцев в данной трактовке — это принадлежность к истинной, настоящей Руси, которая, в свою очередь, является неотъемлемой частью европейской цивилизации, в противовес «отатаренной» Великороссии.

В частности, именно в таком ключе трактует «русскость» белорусский поэт-сепаратист Максим Богданович.

Впоследствии тема «настоящей европейской Руси» в противовес «татарской Москве» стала атрибутом преимущественно украинского движения, для которого было жизненно важным присвоить историческое наследие Киевской Руси.

Белорусское движение, уступая «русскую» тему украинцам, постепенно дрейфует в сторону литвинского мифа и отказа от русскости как таковой.

Примечательно, что начало белорусскому литвинизму положил все тот же Максим Богданович в своем стихотворении «Литовская Погоня». Однако литвинский миф точно так же основан на противопоставлении «европейцев литвинов» и «азиатов москалей».

Немалую роль в развитии белорусско-украинского сепаратизма, безусловно, сыграли поляки. Польская экспансия на западнорусские земли