Читать книгу - "Дороги и судьбы - Наталия Иосифовна Ильина"

стенгазет, я и старалась подарить стенгазету пассажирам «Гоголя», мужественно борясь с разъезжавшей туда-сюда машинкой, мужественно одолевая тошноту, мужественно не глядя в иллюминатор. О своем героизме я вскоре расскажу в письме к матери, отправленном из Находки… «…Обязалась выпустить стенгазету, и я ее выпустила, мамочка, чувство долга помогло мне избежать морской болезни, а тайфун был страшный, наш пароход посылал сигналы „СОС“…» Откуда мне было известно, что пароход молил о спасении наших душ? Не приврала ли я для красного словца? Всегда любила приврать, чтобы сделать свой рассказ либо пострашнее, либо посмешнее. А тут тем более трудно было удержаться, пароход сильно качало, пассажиры страдали, кто в трюме залег, кто в каюте, а я, в просторе салона, мужественно борясь с недомоганием… Вернувшись в Москву, разыщу это письмо, оно где-то есть, мать хранила все мои эпистолы, но вот стенгазета, из моей статейки состоящая, невосстановима. Помню, что я цитировала там волновавшие меня стихотворные строчки Георгия Адамовича: «Когда мы в Россию вернемся, о Гамлет восточный, когда? Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода…» Цитировала, хотя не понимала, при чем тут Гамлет, да еще и восточный. И радовалась: мы увидим, увидим Россию! И благодарила советское правительство. Но о щедрости его вряд ли упоминала…

(О какой щедрости речь? А вот о какой. Осенью 1947 года из Китая на родину устремилось две с половиной тысячи семейств. Советское правительство взяло на себя все расходы по их путешествию. В какую сумму это обошлось, мне неведомо, но надо думать, в сумму огромную. А в стране, куда нас везли, десятки тысяч семейств остались без хлеба и без крова!)

Поразительно: годы и годы вопрос — а зачем понадобилась эта щедрость, это расточительство — не приходил мне в голову. А ведь я знала, что были среди нас люди состоятельные, способные оплатить не только свои расходы по переезду, но и взять на свой счет еще несколько человек. Они, богатые, это предлагали, но их помощь была отвергнута. Я никогда не задумывалась над тем, какие же мотивы заставили правительство разоренной страны гордо отказаться? А тут, сидя на чужом высоком берегу, глядя на Тихий океан, я увидела перед собою лица давно позабытые, лица тех, с кем судьба столкнула меня на пароходе. И прежде всего — Пашку Глухова и Василия Петровича Силина. Почему именно их? А потому, видимо, что они как бы олицетворяли собою два полюса шанхайской эмигрантской жизни того времени.

Силина, человека средних лет, преуспевающего дельца, возглавлявшего уж не помню какое предприятие, я немного знала по Шанхаю. В годы войны он обратился в советское консульство с просьбой о гражданстве. Паспорта мы все получили лишь в 1946 году, но до этого самые из нас активные были приняты в Клуб граждан СССР и старались, кто чем мог, заслужить возвращение на родину. Силин заслуживал щедрыми пожертвованиями. Не знаю, куда и сколько он жертвовал, знаю лишь, что частично содержал газету «Новая жизнь». Ну и конечно, внес немалую сумму в строительство Спортивного клуба. Который новоиспеченные советские граждане построили своими руками. Всего, кажется, месяцев шесть понадобилось этим энтузиастам, чтобы воздвигнуть на китайской земле просторное деревянное строение. А летом 1947-го на зеленой площадке перед новым клубом советский консул Ф. П. Халин прочитал нам Указ Верховного Совета: двум с половиной тысячам семей разрешалось ехать на родину. Был вечер, горели прожекторы, многие плакали от радости и умиления. В августе Шанхай покинула первая группа. 30 ноября — последняя, пятая. Я была в этой последней, а нашим старостой назначили В. П. Силина. Кто назначил? Консул? Во всяком случае, кто-то из «старших товарищей» — так мы называли командированных из Москвы. Приятное немолодое лицо Силина я, таким образом, видела не раз, задолго до нашей встречи на пароходе.

А Пашку Глухова мне кто-то показал уже во время пути. Он сразу прославился тем, что ехал безо всякого багажа. Гол как сокол в буквальном смысле этого слова. Впервые на пароходе я увидела эту длинную шею с кадыком, немытую физиономию, блондинистые вихры. Молод — лет двадцать пять, — облачен в потертую куртку, а под нею — чуть ли не голое тело, рубашки не угадывалось. Взгляд живой, смышленый. Чем он занимался в Шанхае? Нищенствовал? Подворовывал? Бог весть.

Почему ж нельзя было позволить Силину и тем, кому это было по карману, ехать за свой счет и бедным помочь? Лишь спустя много лет я задала себе этот вопрос. Близко познакомившись за пробежавшие десятилетия с нравами своего отечества, я легко нашла ответ! Ступив на борт советского парохода, мы попадали в страну, где бедных отменили. Их при социализме быть не должно. А если они все-таки попадались, то заботу о них брало на себя государство. Достоинство советского человека не может быть ущемлено помощью частного лица.

В Шанхае Василий Петрович Силин занимал прекрасную квартиру, а Пашка ночевал где попало. На пароходе они очутились в равных условиях. Ах, впрочем, нет! Равные условия были впереди — бараки Находки. А на пароходе дистанция еще соблюдалась — Василий Петрович с супругой помещались в каюте, а Пашка — в трюме.

И я помещалась в каюте. Вместе с семьей шанхайского ювелира, тоже известного своими широкими пожертвованиями. В первый же вечер пути я спустилась в трюм посмотреть, как там людям живется. Людям там жилось очень плохо. Сидели на чемоданах либо на полу, что-то подстелив. И слышались раздраженные голоса. И плакали чьи-то дети.

Что ж получается? Я, молодая, здоровая, имею в своем распоряжении целое лежачее место, а тут, внизу, старики, старухи и… Да еще и беременная женщина! Я тут же объявила, что готова обменяться с нею местами и сейчас побегу в каюту собирать свои вещи… Но кто-то сказал: надо об этом уведомить нашего старосту Силина. Я помчалась наверх уведомлять Силина. Тут и увидела его вместе с супругой в приятной двухместной каюте. Силин сказал, что мой порыв весьма благороден, однако без разрешения «старших товарищей» обмен невозможен. Сопровождавшие нас «старшие товарищи» были военные, тогда я не знала, каких войск, теперь-то знаю… А чинов их я не знала ни тогда, ни теперь. Доставив нас на землю отчизны, они навсегда исчезли, и наружность их в памяти не отложилась. Когда я вошла, оба сидели за столиком у иллюминатора и пили чай из стаканов с подстаканниками. Мое появление встретили словами:

— В чем дело?

Гордясь собой, я стала объяснять, в чем дело, однако сникая под суровыми взглядами повернутых в мою сторону лиц.

— Беременная, — бормотала я, —