Читать книгу - "Техника текста. Лекции, прочитанные в Музее современного искусства Эрарта в 2012 году - Самуил Аронович Лурье"

Потом мы встречаемся с этой знакомой нам пошлостью уже в поэзии так называемого Серебряного века, уже только в огласовке отчаяния, этого самого чеховского отчаяния. Чехов и Некрасов, вообще говоря, породили Блока, он очень часто просто повторяет их мотивы. Надо сказать, что Блок – одна из самых больших и горьких интеллектуальных потерь моей жизни, очень много лет я любил этого поэта. У пошлости есть одно очень важное свойство – вы потом сами убедитесь, боюсь, что много раз. Она вообще очень жизнестойкая, как живое существо, как страшный, огромный, невероятных размеров осьминог, какие бывают на дне Марианской впадины. Она очень страшная и очень хитрая, у нее много присосок, и в каждой есть свой особенный мозг. Один из ее приемов состоит в том, чтобы обвинять людей, выступающих против нее – в чем бы вы думали – непременно в пошлости. И более того, превращать их иногда в пошлых людей.

Пошлость с Блоком пошутила очень злую шутку. Он это чеховское ощущение превратил полностью в отчаяние. «И стало все равно, какие / Лобзать уста, ласкать плеча, / В какие улицы глухие / Гнать удалого лихача…»[33] – весь этот ужас, на который можно ответить только алкоголем, несчастьем, погружаясь все больше и больше в глубину несчастья… «Средь этой пошлости таинственной, / Скажи, что делать мне с тобой – / Недостижимой и единственной…»[34]. Прошло сто лет, и теперь вы читаете Блока и с удивлением и горечью обнаруживаете, что пошлость пробралась в сами его тексты. Что эта его страсть – на самом деле истерика. «В какие улицы глухие гнать удалого лихача» – это, конечно, очень красивые стихи, но только если его так слушать, как я всю жизнь. А если представить: господин в бекеше в спину погоняет одетого в красный армяк кучера, и так далее – вдруг сразу становится не трагично, а чуть-чуть смешно. У меня лекция, к счастью, не о Блоке, но я, к сожалению, мог бы показать, что очень большое количество его текстов разъедено пошлостью как ржавчиной. Они выглядят теперь фальшивыми, что и можно понять: чувства испытанные, реальные, описанные в первом томе, он затем все время пытался воспроизводить. А воспроизводить чувства – это почти имитировать их. А там, где мы имеем дело с имитацией чувств, мы непременно имеем дело с пошлостью.

Это еще и было связано с историей нашей страны. Оттого что жизнь до такой степени пошлости дошла, такие люди, как Блок – люди, впавшие в отчаяние, – наслаждались чувством катастрофы, вдохновлялись этим чувством. Они дожили до Октябрьской революции, которая, казалось бы, должна была со всей этой пошлостью покончить, с мещанством как классом. И дать обществу идеалы. И там происходили забавные вещи. Поначалу так и было задумано. По крайней мере, некоторые идеологи думали: мы заменим пошлый мещанский идеал достатка, благополучия, личного счастья – каким-нибудь высоким. Счастья всего человечества, например, справедливости для всех, братства и товарищества. Но это не очень получалось. Хотя, скажем, в романе Платонова «Чевенгур» странным образом мы видим примерно те же самые рассуждения, что и у Чехова. А именно: почему люди плохо друг к другу относятся? Из-за собственности. А чем создается собственность? А собственность создается трудом. А для того чтобы мы все были братья, надо перестать трудиться. Нужно обняться, лечь в лопухи и умереть. Социализм, пишет Платонов, это любовь к смерти, и только смерть нас освобождает от житейской пошлости. Поскольку это невоплотимый идеал, сначала все это было очень мило, на уровне бытовой борьбы. Новая молодежь должна была бороться с мещанством в себе: такие-то брюки некрасивы, носить галстуки нехорошо, пользоваться губной помадой – мещанство, ну и так далее. И слово «пошлость» сначала очень бодро вошло в советский оборот как обозначение одного из родимых пятен капитализма. Пошлый человек – это человек, который все еще верен каким-то буржуазным предрассудкам. На этот счет у нас есть драгоценное свидетельство поэта Олейникова, у него есть такой замечательный стишок: «Когда ему выдали сахар и мыло, / Он стал домогаться селедок с крупой. / …Типичная пошлость царила / В его голове небольшой»[35].

Вот это стремление к счастью, достатку, благополучию, уюту, жилплощади, – да, это все мещанство и пошлость, и с этим государство успешно боролось. Но, как мы знаем, вместе с тем оно насаждало единомыслие и единочувствие. Слово «пошлость» в XX веке приобрело совершенно другой характер. Я не знаю, почему это так, у меня не хватает философского образования, чтобы объяснить это, но мир животных инстинктов и материальной корысти нуждается в своей эстетике, ему хочется быть красивым. Эстетика мертвого, когда мертвое притворяется живым; эстетика зверского, когда зверское притворяется духовным, чтобы понравиться глупости; эстетика ретуши, грима, наряда, маски – вот это называется пошлостью. Почему – вопрос, который я оставляю без ответа. И точно так же, по другим причинам, я здесь оставляю без ответа вопрос, почему в XX веке в тоталитарных государствах пошлость переходит на другой уровень и становится оружием и орудием государственной политики.

Вот как далеко мы от Гофмана ушли. Но сейчас я постараюсь во втором отделении показать, как это происходит, абсолютно по тем же причинам, абсолютно та же эстетика; как ее берет на вооружение государство и как это заставляет нас, наших родителей, наших дедушек и бабушек проливать… Это была слезливая история пошлости, а дальше будет кровавая история пошлости.

Да, это очень пошлый идеал – личное благосостояние, но все-таки человек, стремящийся к нему, понимает, насколько это в его интересах. Но объяснить человеку, что он должен приносить себя и своих близких, свою жизнь и жизнь своих детей в жертву каким-то там абстракциям – несколько сложнее. Конечно, глупость тут приходит на помощь, но все-таки… Вот одно, другое поколение живет в нищете, в духоте, в коммунальных квартирах, в условиях дефицита, в голоде, в болезнях, в плохом запахе, в темноте и так далее – а им рассказывают, что они живут лучше всех на свете, а в других странах трудящиеся живут в картонных бидонвилях. Во-первых, их обманывают, во-вторых, запугивают, но этого все-таки мало. Потому что если просто сказать, как нам сейчас говорят: да, действительно, в стране нет средств, чтобы лечить детей от онкологических заболеваний, но мы все равно потратим 20 % бюджета на строительство авианосцев – это звучит просто как глупость. Это расчет на нашу человеческую глупость в пользу каких-то генералов, политиков; у них свои расчеты, почему это надо нам говорить. Но не совсем глупый человек просто так это не съест. Особенно если у него болен ребенок, а ему объясняют: ничего, мы