Читать книгу - "Лачуга должника и другие сказки для умных - Вадим Сергеевич Шефнер"

– Лингвист прав, – поддержал его Белобрысов. – Надо дальше двигаться.

Нам у вас учиться надо,

Облака и журавли, —

Все, чего не сыщешь рядом,

Обозначится вдали.

– Здесь нет места для стоянки, – присоединился я. – А в трехстах километрах севернее – по картосъемке – находится крупное поселение.

– Что ж, продолжим путешествие, – подытожил Чекрыгин.

Теперь я вел катер, следуя изгибам береговой линии. В 14.20 вдали показались как бы черные горбы, торчащие из моря; то были затонувшие коммерческие суда. Вскоре стали видны створные знаки, вдающийся в море мол, накренившиеся подъемные краны, пакгаузы с провалившимися крышами. В десятке километров севернее порта, на расстоянии трех километров от океана, за песчаными заносами, из которых торчали верхушки фонарей и засохших деревьев (там когда-то, по-видимому, был парк), простирался большой город. Среди пяти- и шестиэтажных домов выделялось несколько высоких конусообразных строений – очевидно, религиозно-культового назначения.

Я выдвинул из рубки антенну анализатора и навел ее на берег. Матовую поверхность экрана пересекла тонкая, не толще волоса, линия.

– Никаких признаков технической деятельности, никаких энергоотходов. Город пуст, – отрапортовал я.

– И все-таки нужна визуальная проверка, – настороженно заявил Чекрыгин. – Если там есть хоть одно разумное существо, мы обязаны разъяснить ему цель своего прибытия и испросить разрешение на временное пребывание в данном населенном пункте.

– Учтите, что при верхнем режиме катер расходует два кубика энерговещества на каждые десять километров, – предупредил я.

– Все-таки нужен облет. Экономия – экономией, а дело – делом.

– Есть! Иду на облет! – четко произнес я. – Всем пройти в обзорную каюту!

Я повел катер к гавани. Некоторые фарватерные бакены уцелели, другие были сорваны штормами. Сам фарватер заилился, обмелел. Метрах в ста от берега я перешел на воздушный режим и взял курс на город. Мы его облетели дважды. Я почти не отрывал глаз от приборов, так что разглядывать улицы было некогда; успел только заметить, что со многих крыш полосами слезла зеленая или розовая краска, обнажив платиновую фактуру кровельных листов.

– По земным масштабам здесь жило около пятисот тысяч населения, – услышал я в переговорник голос Чекрыгина.

– Не заметили ли вы сооружений оборонного, военного характера? – спросил я.

– Насколько я понимаю – нет.

– Не везет тебе, Степа, не на ту планету нарвался, – пошутил Белобрысов. – Но ты не огорчайся.

Если б знал Колумб заранее,

Что откроет Новый Свет, —

Заявил бы на собрании,

Что в отплытье смысла нет.

…Мы вернулись в порт, где я приводнил катер в ковше. Когда-то он служил стоянкой для небольших спортивных судов. Теперь вход в него с моря преграждал широкий песчаный бар, что было нам на руку: даже в шторм сюда не дойдет большая волна. Пришвартовав наше суденышко к причальной стенке, мы начали высадку. Погода стояла теплая, но Чекрыгин приказал нам облачиться во всепогодные комбинезоны, ибо мы покидали катер на длительный срок. Последним на берег сошел я, предварительно задраив все люки и включив охранную систему.

Мы шагали по крупным шестигранным камням, между которыми росла высокая колючая трава. От нее исходил горьковатый запах. Он не был неприятен, но чем-то тревожил меня. Я подумал, что дядя Дух сразу бы определил его ингредиенты. Вслед за этой мыслью последовала другая, уже привычная: если бы в день отлета с Земли я предупредил Терентьева о том, что посещение «Тети Лиры» дядей Духом таит в себе опасность, Терентьев был бы сейчас жив и смерть его не висела бы на моей совести. Мне вспомнился стишок Белобрысова, продекламированный им по какому-то другому поводу:

В душе его таится грех,

Совсем неведомый для всех;

Но в том, в чем все его винят,

Ни капли он не виноват.

Однако здесь было не место для длительных размышлений. Нам все время приходилось лавировать между полуразвалившимися складскими строениями, штабелями полусгнивших ящиков, колесными грузовыми экипажами, в осевших кузовах которых колыхались стебли травы. Никаких насильственных, механических повреждений в порту я не обнаружил; все разрушения были работой времени, ветра, дождя, суточных и сезонных колебаний температуры.

Наконец мы очутились вне территории порта и теперь шагали гуськом по низменной топкой местности, где росли колючие кусты и деревья с чешуйчатой серой корой. Впереди шел Павел, высоко держа антенну охранного устройства, за ним – Чекрыгин, затем Лексинен, я замыкал шествие. Точнее – замыкающим был чЕЛОВЕК «Коля»; он двигался на некоторой дистанции позади людей, неся большой контейнер с космолингвистической аппаратурой, техприборами и пищеприпасами. Кругом царил покой, и лишь небольшие голубоватые птицы нарушали тишину щебетаньем и шуршаньем крыльев. Они вились вкруг нас, некоторые садились на плечи; одна облюбовала место на антенне, которую нес Белобрысов. Птицы вели себя очень доверчиво, хоть симпатизаторов мы не включали.

Через полчаса мы поднялись на железнодорожную насыпь – такие я видел в старинных документальных земных кинофильмах, только там они были в лучшем состоянии. На этой шпалы сгнили, стальные рельсы изглодала коррозия, на полотно взбежали кусты и деревья, покачивались на черных стеблях серебристо-матовые цветы.

– Какие красифые цфеты! Как шаль, что мы не знаем их наименофаний! – задумчиво произнес лингвист.

– Чует мое сердце, что не от кого нам будет узнать, как они назывались. Придется нам самим их окрестить, – тихо ответил Павел. —

Пробившись к небу сквозь каменья,

Не зная хворей и простуд,

Седые лилии забвенья

Над неизвестностью цветут.

– Кстати, пора нам дать очередную сводку на корабль, – заявил Чекрыгин. – И нужно придумать какое-то условное наименование для этого города, чтобы они там на «Тете Лире» оформили его на основной карте как именную точку.

– Предлагаю назвать…

– Паша, не предлагай! – перебил я своего друга. – Хватит и того, что ты нашему кораблю такое имечко дал… Я советую назвать город так: Безымянск.

– Не возражаю, – сказал Чекрыгин.

Лингвист тоже возражений не имел. Да и Павел высказался за. Он мог с пеной у рта отстаивать свое мнение, но если доводы собеседника оказывались сильнее, он честно признавал свою неправоту и никогда не обижался. Впрочем, во всем, что касалось его ностальгических догм и домыслов, он был неколебим.

Передав сводку, мы продолжили путь и вскоре поравнялись с пригородной станцией. По покрытому многослойным ковром опавших листьев пандусу поднялись на платформу, где на барханах из песка росла трава и те же лилии забвения. Затем, продираясь сквозь кустарник, вошли в одноэтажное здание. Стекла его