Читать книгу - "Про/чтение - Юзеф Чапский"

Франко, обличает жестокости франкистов и фашистов, которые вырезали и расстреливали целые ни в чем не повинные деревни при полном отсутствии каких-либо протестов со стороны испанских церковных иерархов. Как католик, он защищает не только право на веру, но и с тем же красноречием восстает против любого религиозного принуждения, отстаивая право на неверие.

Единственные, наверное, по отношению к кому Бернанос так же агрессивен, – это интеллектуалы, безответственные снобы, сидящие по кафе и барам и

давно не осмеливающиеся произносить слово «Польша» со страха, что их сочтут реакционерами, это тысячи интеллектуалов-буржуев, выдающих себя за марксистов… и с похотливыми минами рассуждающих между собой о массовых экзекуциях и чистках.

По польскому вопросу позиция Бернаноса для Франции поистине уникальна. Его высказывания о Польше не столь часты, но разительно отличаются от многочисленных банальностей типа «Pologne digne et malheureuse»[87] или поучений разных католиков вроде Мунье из «Esprit», как Польше надлежит примириться с Советами и создать симбиоз католицизма с марксизмом. У Бернаноса всегда ощутим ревностный культ героизма, чувствуется, что для него «заезженное» понятие геройства все еще имеет полную силу и значение. Для такого человека борьба поляков на родине, на всех фронтах с 1939 года и трагедия Варшавы действительно имеют значение.

Уже в январе 1944 года Бернанос пишет статью «Польский Мюнхен». Уже тогда он говорит о предательстве, о том, что союзники бросили Польшу, оправдываясь тем, что это последний шаг к победе. Последняя жертва для достижения мира. От Польши требовалось «отдать то, что ей принадлежит и что ей гарантировали еще накануне войны». В мае того же года Бернанос пишет об ошибках, прикрываемых ложью, и лжи, прикрываемой преступлениями. В качестве примера он снова приводит польский вопрос. «…Польша, раздавленная Германией за 15 дней, пока французские войска полировали линию Мажино, а английские спокойно высаживались на пляжи Франции».

Когда в 1946 году группа французских католиков поехала в Польшу, в том числе и Мунье и ксендз профессор Бюлье, тот самый, который вместе с Эренбургом и Фадеевым во Вроцлаве «защищал мир», и когда они вернулись, наводняя прессу, от «L'Humanité» до «Figaro», оптимистически-примирительными статьями, Бернанос был единственным, кто выступил в «Bataille» с язвительным текстом против банальной фразеологии, с помощью которой путешественники фальсифицировали польскую действительность.

Вся жизнь Бернаноса – неустанная схватка. Он встает на защиту Action Française[88], когда любому ее защитнику угрожает отлучение от Церкви, обличает жестокости Франко, и его тут же изгоняют с Майорки. После Мюнхена он демонстративно покидает Францию и с шестью детьми едет в Парагвай, а затем в Бразилию. Живет в местах, где за почтой нужно отправляться верхом, а его библиотека – это немногим более тридцати книг, романов, как он сам писал, в основном детективных. Его голос всю последнюю войну звучит со страниц всех газет деголлевской Франции, но, вернувшись домой после Libération, он быстро унюхивает какой-то смрад, начинает полемизировать, а затем и громить представителей того же направления французской мысли, с которыми сражался заодно всю войну.

Наконец, в марте 1947 года он публикует в «Комба» интервью, где высказывает в лицо Франции самую жестокую правду.

Французы… нестерпимый народ, если посмотреть на них пристально… Франция хочет только оправдаться, каждый француз оправдывается, но у него это не выходит… Вы же знаете, что 39 из 40 миллионов с энтузиазмом бросались в объятия Петена, а потом они же бросились в объятия де Голля, с тем же энтузиазмом… Французский народ отравлен болезнью элит, макиавеллизмом. Это цинизм. Французы утратили идею справедливости, заложенную в совести народа… Французы впали в маразм, потому что больше не играют роли в мире, а когда-то они верили, что от них, в частности, зависит качество и ценность мира.

…Страшно то, что французы мало-помалу привыкают быть несвободными. Это происходит постепенно. Может быть, им придется полностью утратить свободу, чтобы вновь обрести смысл жертвы и смерти.

Может создаться впечатление, что Бернанос не верил во Францию. Это не так. Именно потому, что он в нее верил, он требовал от нее столь многого. Именно вера во Францию придавала ему мужества правды.

Я не рассчитываю коснуться здесь всех тем, которые таят в себе джунгли статей и книг Бернаноса. Его борьбы с национализмом во имя патриотизма, его защиты монархии в споре с Моррасом, ярым врагом которого писатель становится во время фашизма и Франко, его католицизма, сочетающегося с одобрением, почти восторгом перед Французской революцией, его неприязни к капиталистической и либеральной буржуазии, почти столь же сильной, как его ненависть ко всем тоталитарным режимам, ко всему, что способствует росту насилия государства над свободным человеком, государства – «этого огромного чудовища с маленькой головкой». Все эти темы – лишь производные, сгруппированные вокруг одной центральной идеи защиты человека, «религиозного животного», от цивилизации, которая стремится в себе этот элемент полностью искоренить.

Бернанос умирал несколько дней, в тяжелой агонии. Люди, бывшие рядом с ним во время смерти, рассказывали, что он не переставал размышлять, мысленно возвращаться в своих последних разговорах не к личным делам, о себе он не говорил вовсе, но к будущему Франции, к трагедии современного мира, к будущему христианства.

За пару дней до смерти писателя вышел толстый сборник его статей, «Le chemin de la Croix-des – âmes»[89], с предисловием. Оно заканчивалось осуждением современной цивилизации – тупикового пути, ловушки, расставленной духовной жизни человека.

Повторяю, современная цивилизация – это колоссальное предприятие, стремящееся любой ценой благодаря изобретениям механики дать развлечение, distrahere[90], человечеству, которому еще совсем недавно сделали ампутацию, чтобы оно не страдало по утраченному органу. Развлечение, которое стало порочным кругом и которое как будто никого не может развлечь, пока полностью не уничтожит внутреннюю жизнь, делавшую человека религиозным животным.

Но самые проницательные умы уже наблюдают по миру первые признаки величайшей революции в истории, точнее говоря, единственной в истории революции, по сравнению с которой все остальные кажутся бледными, еле узнаваемыми тенями, – революции человека, созданного по образу и подобию Божьему вопреки материи, которая из века в век коварно его побеждает, когда ему кажется, что он ее себе подчинил. Друзья моей страны, ум и сердце этой революции будут во Франции, благодаря ей Франция завтра станет умом и сердцем возрожденного человечества.

Эти последние слова предисловия к последней книге свидетельствуют о том, насколько католический писатель Бернанос верил в будущее Франции, в ее религиозное возрождение, всю свою надежду предавая «в руки детей».

Ренан, за 70 лет до этого