Читать книгу - "Форпост. Беслан и его заложники - Ольга Алленова"

В это время тележурналисты просили Эмму сказать им несколько слов. Она тяжело встала со стула.

Это было поразительно – как они находили в себе силы разговаривать с журналистами. Им хотелось закрыться от мира и кричать в подушку, но они выходили в мир и говорили с ним. Говорили о своей боли.

– Скажите нам несколько слов, – попросил журналист, протягивая к Эмме микрофон.

– У меня никого не осталось, – сказала ему Эмма. – Мне не становится легче.

Спустя 9 месяцев после Беслана не все в Осетии их понимали. Кто-то упрекал их в том, что они занялись политикой.

Мы обсуждали это с Мариной Пак, и она сказала мне очень важные слова. «Мы никогда политикой не интересовались, – сказала Марина, – мы вообще далеки от политики. Но после теракта все мы хотели внимания, сочувствия. К нам никто не пришел. Нам дали компенсации. Думаете, кто-нибудь прикоснулся к ним? Я педагог, я жила на свою зарплату со своим ребенком, я была счастлива. Никакие компенсации не вернут мне той моей жизни. Неужели это так трудно понять? Мы ждали, что наши руководители придут и скажут: „Простите. Мы с вами“. Не пришли и не сказали».

Когда к одной из пикетчиц приехала скорая, Марина сказала, что многие бесланские жители после теракта больны и это не вылечить врачам, потому что врачи не лечат душу. Марина пошла в церковь. И это ей помогло. Я вспоминаю, как на одном из заседаний Верховного суда Северной Осетии по делу террориста Нурпаши Кулаева Марина сказала, что готова его простить. Я спросила Марину, почему она простила террориста, но не простила президента Дзасохова. И она ответила, что президента тоже простила. Ее не все поняли, а кто-то осудил. «Но это мое дело – простить или нет. И я простила. И мне сразу стало легче».

Но извинений здесь ждали не только от своих региональных руководителей. От президента России – тоже ждали. «Когда в ночь после штурма в Беслан прилетел Путин, съездил в больницу и улетел – этого никто не понял, меня это оскорбило, – Марина растерянно смотрит на серый дом. – Почему он приехал ночью, тайком? Чего он боялся? Он должен был приехать открыто, выйти к людям и сказать: „Я глава государства, я не смог спасти ваших детей, простите“. Ведь террористы пришли сюда не потому, что мы им не понравились. Они президенту вызов бросали. Они с ним счеты сводили. За него положили наших детей, а он нам ничего не сказал. Как нам жить в стране после этого?»

Все, что я слышу и вижу в этот день рядом с женщинами, одетыми в траур, навсегда врежется в мою память. И картинка, увиденная из правительственного здания, – тоже. Серое море асфальта, крошечные фигуры женщин в черном, которые кажутся такими маленькими и беззащитными, дрожащие точки горящих свечей. Даже спустя годы я помню слова Эллы Кесаевой про форпост: «Почему Россия ведет тут такую политику? Если мы – форпост России на Кавказе, как нам об этом постоянно говорят, почему к нам такое пренебрежение? Почему нам назначают человека, не спросив нас? Да, у нас менталитет другой, мы не пойдем захватывать Дом правительства, но мы не будем сидеть сложа руки».

А Эмма Тагаева сказала, глядя на свечи, горящие на асфальте площади Свободы, что она сидела дома, и воспитывала детей, и политикой не интересовалась – пока политика не пришла к ней домой. «Теперь мы не будем молчать. Хотя бы для того, чтобы потом перед собой не было стыдно. У меня сейчас ощущение, что я наконец-то сделала что-то честное».

Собрав свои стулья и плакаты, они медленно пошли домой. Свечи горели еще несколько часов, а наутро с площади все убрали.

Несказанные слова

На следующий день после публикации моего репортажа об отставке Дзасохова я зашла в Дом правительства поговорить со знакомыми чиновниками. Меня увидела руководитель информационно-аналитического управления парламента Северной Осетии Фатима Хабалова – мы знакомы были еще по университету – и отругала меня.

– Какое право ты имела учить Дзасохова, просить ли ему прощения у народа? – возмутилась она[29].

– От него ждали всего две фразы. «Люди, я ухожу. Простите меня», – возражаю я.

– Ну не свойственно это ему, это другая политическая формация! Он переживает больше нас всех, но не может об этом говорить. И что он мог сделать в Беслане?!

– Он президент. Зачем тогда его выбирали?

Хабалова советует мне прочесть федеральный закон о борьбе с терроризмом: «Региональный лидер ничего не может, ему никто не подчиняется. Руководство при теракте переходит в руки силовых структур, ФСБ. Ничего сделать было нельзя».

Я спрашиваю, почему к бесланским женщинам на площади никто не вышел из руководства.

Она отвечает, что к ним «много людей» выходило.

– Они просто хотят, чтобы у них попросили прощения, – говорю я.

– Кто должен просить прощения? Мамсуров? – Фатима взрывается. – Ты знаешь, что его дети уже девять месяцев рассказывают ему о Беслане? Он каждый день в этом варится! Ты знаешь, что это такое – когда тебе говорят, что могут вывести твоих детей, а ты должен отказаться?! Аушев ему это предлагал, а он отказался! Потому что мужчины в Осетии так не поступают. И он стоял и смотрел на эту школу. Он готов был под пулями туда идти и умереть там, но ему сказали, что идти нельзя. Его дочь в тяжелейшем состоянии до сих пор. За что ему просить прощения? За что просить прощения Дзасохову?! Кто знает, что он пережил, когда на его глазах происходило то, что никогда уже не исправить? В 70 лет пережить такое! У него нервы железные? Может быть, он не выходит к этим женщинам, потому что у него просто нет сил!

В этот день в правительстве тихо, я иду по коридору к кабинету знакомого чиновника. Он расстроен: «Дзасохова сделали крайним».

– Что вы имеете в виду?

– После Беслана Дзасохов написал прошение об отставке, об этом все правительство знает. Он был раздавлен. Но его пригласил Путин и уговорил подождать. Мол, уйдешь, всех подставишь, потому что террористы своего добились. А Дзасохов – он государственник. Он сделал то, о чем его просил президент. И за свою государственность поплатился. Ему не позволили решать что-то в Беслане, ему не дали уйти в отставку сразу после Беслана, его сделали заложником ситуации.