Читать книгу - "Лачуга должника и другие сказки для умных - Вадим Сергеевич Шефнер"

Топочут дни, как пьяные слоны,

Транжирит жизнь свои грома и молнии, —

А мне б сейчас стаканчик тишины,

Бокал молчанья, стопочку безмолвия…

– Паша, мы же на вахте! – повторил я. – Девятый пункт…

– Мне от твоих пунктов и параграфов уши судорога сводит! – с раздражением перебил он меня. Но потом, смягчившись, добавил: – А вообще-то ты человек невредный. И не такой уж благополучный, каким сам себе кажешься. Тебя еще жизнь до печенок проймет.

К ночи волнение моря упало почти до нулевого значения. Температура воздуха снизилась до 21 градуса и далее не понижалась. Многие тётелировцы, взяв на вещескладе раскладушки, вынесли их на палубу, чтобы ночевать под открытым небом. Так же поступили и мы с Белобрысовым.

Однако он не захотел спать рядом со всеми на миделе и оттащил свою койку на самый ют. Все с некоторым удивлением отнеслись к очередному чудачеству моего друга, но я-то знал, в чем тут дело: Павел не хотел, чтобы слышали его храп.

Ночь была звездная, но темная, и впереди предстояло немало таких ночей, ибо, как известно, Ялмез не имеет спутника, подобного нашей Луне. Лежа на раскладушке лицом к небу, я, прежде чем уснуть, долго наблюдал новые для меня пунктиры миров, стараясь мысленно построить из них условные фигуры, чтобы детальнее запомнить взаиморасположение звезд. Это могло пригодиться мне в навигационной практике.

21. Санаторий самоубийц

На следующий день в полдень были задействованы аквалантовые двигатели, пришел в движение гребной винт – и «Тетя Лира» взяла курс на материк. По воде мы двигались отнюдь не с космической скоростью, и только на третьи сутки эхолот показал значительное повышение морского дна; начиналась материковая платформа. Еще через день берег стал виден в дальнозоры, не говоря уж о более совершенной оптической технике. Глубина теперь равнялась в среднем семидесяти метрам, и приборы предупреждали, что ближе к берегу имеются каменистые мели и песчаные бары. Карамышев назначил меня главным штурвальным и спросил, смогу ли я отстоять две четырехчасовые вахты. Я ответил, что это в моих силах.

Приказав снизить ход до десяти километров в час, я вел судно, не теряя из виду береговой линии и держа путь к дальнему мысу, который значился на карте, снятой при облете Ялмеза накануне приводнения: я полагал, что именно там приматериковые глубины позволят нам подойти близко к берегу. Заканчивая дежурство уже в сумерках, я порекомендовал Карамышеву воздержаться от ночного плавания в прибрежных водах, тем более что глубина, которая у нас сейчас под килем, дает возможность якорной стоянки. Карамышев согласился. Я дал вниз команду «стоп» и, когда корабль потерял инерцию, сорвал предупреждающую наклейку с реле, нажал клавишу – и в то же мгновение услыхал шум якорной цепи, выползающей из клюза. Вскоре на табло вспыхнула зеленая точка: якорь забрал лапой за дно. Когда я осознал тот факт, что наш якорь лег на грунт чужой планеты, во мне вдруг пробудилась печаль по дому, по семье, по родному Ленинграду. В этот миг я, кажется, впервые ощутил, как далеко от нас Земля.

Перед тем как покинуть рубку, я, как в старину говорилось, для подчистки совести, решил взять подводные данные в радиусе десяти километров. Поисковая стрелка спокойно прочертила свой путь почти по всей окружности оповестительного экрана, и я хотел уже выключить прибор, как вдруг на экране возникли очертания корабля. Он лежал на глубине 63 метров в семи километрах от нас. По магнитограмме можно было понять, что судно – металлическое и что водоизмещение его – не менее 12 тысяч тонн. Я немедленно доложил об этом Карамышеву. Тот распорядился так: завтра с утра взять курс в сторону погибшего судна, стать там на якорь и произвести обследование; это даст возможность получить некоторое представление о технике и быте ялмезиан еще до нашей высадки на континент.

Подводный тренаж на Земле проходили Павел, я и Виипурилайнен – астроботаник, погибший при недавней аварии; следовательно, водолазная бригада состояла теперь из Белобрысова и меня. Я был весьма обрадован заданием: у меня возникла надежда, что корабль этот – военный и через него я соприкоснусь с военно-морской историей Ялмеза.

Утро того дня было совсем штилевым, что способствовало выполнению задания. Когда «Тетя Лира» стала на якорь в нужной точке, мы с Павлом, облачившись в скафандры, через донный кессонный люк опустились по штормтрапу на дно океана. Следом за нами, неся запасные «горбы» с дыхательной смесью для нас и контейнер с приборами, сошел на грунт и чЕЛОВЕК[69], приданный нам для технической помощи. Белобрысов дал ему имя «Коля».

– Был у меня знакомец такой, Николай Васильевич, – пояснил он. – Чемпион затяжного сна, лодырь отпетый, балбес непревзойденный, нытик нуднейший, а в душе парень неплохой. Теперь, через сотню с лишним лет, почему-то по-хорошему его вспоминаю…

Гора не сходится с горой,

Но жизнь свершает круг, —

И старый недруг нам порой

Милей, чем новый друг.

…На песке росли водяные растения с продолговатыми синеватыми листьями. Среди них сновали стайки рыб, чем-то похожих на сельдей; ни одной шестиглазки мы здесь не обнаружили. Прозрачность воды оказалась удовлетворительной, и, когда я приказал «Коле» применить подсветку, погибшее судно стало хорошо видно. И сразу же выяснилось, что к военному флоту оно отношения не имело. То был винтовой двухтрубный пароход с тремя рядами иллюминаторов; многие из них оказались незадраенными, и это свидетельствовало о том, что судно погибло не во время шторма. Стояло оно на грунте с небольшим креном, обусловленным неровностью морского дна. На занесенной песком и илом палубе виднелись палубные надстройки, характерные для пассажирских судов. Свисая со шлюпбалок, темнели проржавевшие спасательные шлюпки, наполненные песком, поросшие водорослями; некоторые из них валялись возле борта – тали не выдержали. Возникло предположение: пароход затонул столь быстро, что пассажиры и команда не успели воспользоваться спасательными плавсредствами.

В верхней части кормы виднелась доска серебристого цвета, она резко выделялась на фоне изглоданной ржавчиной стальной обшивки. На доске клинообразными буквами были выведены какие-то слова – видимо, название судна и порт приписки.

– Дощечка-то – чистое серебро! – услышал я резкий, усиленный интромембраной голос Павла. – Богато жили господа!.. Мне бы в молодости такую оторвать – забодал бы втихаря и «Волгу» купил бы.

– Волгу? – невольно переспросил я.

– Это машина такая была, автомобиль, – небрежно пояснил мой друг, и я снова подивился: даже здесь, под океаном чужой планеты, он продолжает, теша себя, играть роль пришельца из XX века.

…Из песка торчала лопасть винта.