Читать книгу - "Достоевский - Людмила Ивановна Сараскина"

шпиона Н. В. Рейнштейна террористом М. Р. Поповым; 13 марта 1879 года — покушение в Петербурге на шефа жандармов генерал-адъютанта А. Р. Дрентельна террористом Л. Ф. Мирским; 2 апреля 1879 года — покушение революционера-народника А. К. Соловьева на Александра II в Петербурге, во время прогулки государя в окрестностях Зимнего дворца без охраны и без спутников.

«Тяжело, страшно, но бывает необходимо: а потому ты невиновна!» Эта судебная формула, примененная к Засулич, узаконивала кровопролитие и насилие — методы грубой силы против грубой силы. Каждый получал право самостоятельно решать, кто должен быть убит, а кто нет и когда именно «бывает необходимо» лишить человека жизни. Убийство по политическим мотивам переставало считаться преступлением. В этом «бывает необходимо» таилась страшная разрушительная сила: двойной стандарт в морали и правосудии делал любого человека беззащитным перед лицом террора. Раскольников разрешил себе убить старуху из соображений «неполитических» — тем проще стало с лицензиями на ликвидацию особ, чей статус как бы предполагал законность расправы.

В истории развития общественного сознания 24 января и 31 марта 1878 года (выстрел Засулич и суд над ней) станут «прологом той великой исторической драмы, которая называется судом народа над правительством, — писал видный землеволец О. В. Аптекман. — В истории же развития нашего революционного движения делу Засулич суждено было стать решительным поворотом этого движения»33.

Но поворотом куда? В какую сторону? «Смерть за смерть» — так называлась брошюра С. Кравчинского, написанная и изданная в 1878 году, где автор, отомстивший шефу жандармов Мезенцеву за казнь террориста Ковальского и сбежавший в Швейцарию, уверял, что политические убийства вовсе не метод революционной борьбы, а отдельный эпизод: «Мы никогда не выйдем из пределов самозащиты, своих же заветных целей мы добиваемся совершенно иным путем»34. Но было в этой брошюре одно страшное признание: «Убийство — вещь ужасная! Только в минуту сильнейшего аффекта, доходящего до потери самосознания, человек, не будучи извергом и выродком человечества, может лишить жизни себе подобного. Русское же правительство нас, социалистов, посвятивших себя делу освобождения страждущих, нас, обрекших себя на всякие страдания, чтобы избавить от них других, — русское правительство довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возводим их в систем у»35.

В сущности о том же писал и Аптекман: «Общий смысл этой борьбы таков: нам объявили войну — и мы обороняемся; наша личная свобода и человеческое достоинство попираются — и мы обязаны кровью защитить их; не мы первые подняли меч; пусть же поднявший меч от меча и погибнет!»36

К концу 1870-х годов Достоевский сможет воочию увидеть, в чем смысл того переломного момента, когда Россия остановилась, «колеблясь над бездной». Начинали понимать это и многие «чистые сердцем». Аптекман признавал: «Революционер становится все более и более агрессивным… У него за поясом кинжал, а в кармане — револьвер: он не только будет защищаться, но и нападать; он даром не отдаст своей свободы… Мы на словах открещиваемся, как от “нечистого”, от политической борьбы; мы негодуем, когда либеральная литература ехидно упрекает нас в том, что мы свернули с намеченного нами пути, но фактически — увы! — мы, помимо своей воли, ведем политическую борьбу… Неумолимая логика событий втянула революционеров в свой водоворот, и они, чтобы не захлебнуться, ухватились за террор, как утопающий за соломинку»37.

Российскому обществу уже в ближайшие после «Бесов» годы дано было убедиться, что нечаевщина — не только не единичное и не случайное явление; нечаевщина (политическая бесовщина) — это универсальный механизм, толкающий «чистого сердцем» борца в террор как в бездну.

В программе «Земли и воли», как будто осуждавшей политические убийства, было зерно, из которого мог вырасти и вырос-таки колосс-монстр. Землевольцы успокаивали себя: «Террористы — это не более как охранительный отряд, назначение которого — оберегать… работников от предательских ударов врагов… “Земля и воля”… считает нужным прибегать к террору, как к специальной форме борьбы для специальных случаев, и только для таких случаев»38.

Определение «специальных» случаев оставалось делом произвольным, непредсказуемым. Фабрика казней работала на полную мощность. «Наше положение, — вспоминал Аптекман, — уже к концу 1878 года стало внушать серьезные опасения… Круто нараставшее террористическое настроение и резко обрисовавшийся поворот в деятельности землевольцев… предвещали нам всем, а особенно “деревенщине”, тяжелые испытания»39.

Тайное общество «Свобода или смерть», возникшее внутри другого тайного общества — Исполнительного комитета

«Земли и воли» в мае 1879 года, подвело окончательную черту: раскол «Земли и воли» стал реальностью. Аптекман пишет:

«Теперь, когда я вновь переживаю перипетии этих драматических событий, для меня все более и более становится понятной роковая неизбежность этого раскола»40. «Земля и воля», в печатном органе которой могла появиться статья, где черным по белому было написано: политическое убийство — это осуществление революции в настоящем, — была обречена стать террористической организацией.

«Проклятая нечаевщина…» — так, по преданию, бормотали землевольцы, противники террора.

«Не надо так уж трястись при слове “нечаевщина”» — так, по преданию, возражали оппонентам сторонники террора.

И для доказательства того, что общество застраховано от перерождения, что оно не превратится в корпорацию убийц, в фабрику тайных казней по нечаевскому образцу, была изобретена теория одног о, самого главног о, последнего убийств а, убивающего все прочие убийства. Соблазнительная теория окончательного убийства стала краеугольным камнем «Народной воли», центральным пунктом ее программы. 26 августа 1879 года Исполнительный комитет «Народной воли» примет решение об убийстве Александра II. 19 ноября 1879 года произойдет попытка взрыва императорского поезда под Москвой. 5 февраля 1880-го С. Н. Халтурин произведет взрыв в подвале Зимнего дворца. До последнего акта трагической охоты на Царя-освободителя оставалось совсем немного…

Как логическое следствие пройденного пути восприняли народовольцы письмо исчезнувшего в казематах Петропавловской крепости Нечаева — его, уголовного преступника, выданного России швейцарским правительством, судил (8 января 1873 года) Московский окружной суд с участием присяжных и приговорил к каторжным работам в рудниках на 20 лет.

Во избежание неожиданностей Нечаева оставили в Алексеевском равелине, но именно там ему удалось сделать невозможное — распропагандировать караульных солдат и установить связь с народовольцами. Письмо, адресованное Исполкому

«Народной воли», в котором знаменитый узник предлагал принять меры к его освобождению, говорило о многом: Нечаев видел в них революционеров первого разряда, товарищей по обретению власти над колесом российской фортуны и знал, что для них он — с в о й, что в случае побега окажется среди свои х, готовящих руками, черными от динамита, последнее убийство.

Спустя годы Фигнер вспоминала о впечатлении, которое произвело на нее письмо Нечаева: «Исчезло все, темным