Читать книгу - "За рекой Смородиной. Стихи - Анна Петровна Долгарева"

на войне.

Я иду к тебе, истирая железные сапоги,

изгрызая железные караваи, и я сильней,

чем вот эта тьма, в которой не видно ни зги,

чем вот эта боль, где теряют любимейших

                                         на войне.

Я иду к тебе по жёлтым цветам

                                         да по чёрным рекам,

я вобрала всю боль, что отмерена человеку,

я иду по болотам да через степь и холмы,

набегает с юга солнце волной лучевой.

Там, за гранью, я тебя встречу, и будем мы,

я иду к тебе, и не кончено ничего,

ничего ещё не кончено, ничего.

«буря была такая…»

буря была такая —

сложно стоять на ногах,

выбило свет, выбило связь, выбило страх,

были серые тучи, по небу растёртые.

губы у тебя были твёрдые,

очень твёрдые.

твёрдые.

улыбались.

но мягкой была щека,

и поэтому я всё гладила тебя по щеке,

и потом все пили не чокаясь в смертной тоске,

и потом я думала, что будет большая река,

и мы сядем однажды на лодку,

и в ней поплывём,

и уже никогда

никогда, никогда не умрём,

будем плыть мимо времени,

мимо леса,

мимо троп, где темно,

будем петь и пить

дешёвое какое-нибудь вино,

и свет через нас проходит уже, смотри,

этот свет не вовне нас, этот свет внутри,

это свет, что соединяет нас,

никакая смерть не сильнее нас,

так пребудет во веки веков и сейчас,

потому что ни смерти, ни страха,

                                 ни времени нет,

только бьющий из самого сердца свет,

бесконечный предвечный свет.

«В двадцать шесть лет – командир батареи…»

В двадцать шесть лет – командир батареи.

Теперь навсегда двадцать шесть.

Коль хотела вечной любви —

                                надо быть храбрее

И готовиться, что смерть-то на свете есть.

Впрочем, я её отрицаю.

Отныне и навсегда отрицаю.

Слово моё такое.

Мы были не только влюблёнными —

                                         близнецами.

Я жива – а значит, смерти не будет покоя.

«Таким, как мы, похоже, не показан…»

Таким, как мы, похоже, не показан

Милонов, бланки, штампы, документы,

кредитный «форд», карьеры горизонты,

уменье чётко следовать приказам,

молчать, приспособляться или ждать.

Минздрав уже устал предупреждать.

И даже эскапизм, секрет успеха

тех, кто бежит, отодвигая это

подальше; бог ролевиков, поэтов —

нам не подходит. Тут уж не до смеха

и сказок. Мы есть плоть и мы гранит.

И нас одно отчаянье хранит.

Нас аккуратно выдернут из мира,

нас соберут по весям и квартирам,

от пробок в улицах; проколотой брови;

официальных браков без любви;

отправят на войну; подальше, мимо

диванных воинов, которых стонет рать,

поскольку помереть необходимо

бывает, чтоб себя не потерять.

Мы соберёмся, где огонь и кровь.

Возможно, с пользой. Это скажут позже

(сейчас не скажут командиры даже),

и двинем дальше, в неба серебро.

Покоя тем и мира, кто ушёл.

Мы встретимся. Всё будет хорошо.

«Море между нами, огромное море…»

Море между нами, огромное море.

Он стоит на дне бесконечного океана,

и над ним колодец света, и в нём

                                     проплывают рыбы,

проплывают в бесконечном цветном просторе,

и он смотрит вверх, в этот свет,

                                   и светло, и странно,

и проходит свет сквозь толщу зелёной глыбы.

Я парю в пустоте, и вокруг меня только это

небольшое окошко, источник света,

в каковой он смотрит, и мы с ним

                                     видим друг друга,

и вокруг ничего – ни времени,

                                      ни пространства.

Море между нами, и тело его туго,

и огромна его вода, никак не прорваться.

Он стоит на дне океанской бездны,

                                         не помня лица,

он глядит наверх, с трудом различая меня.

Но пока я помню о нём – окну не закрыться,

проплывают рыбы, серебриста их чешуя,

свету не прекратиться, не оставить

                                         его в темноте.

Мой хороший, я буду держать для тебя окно.

Мой хороший, я буду гореть свечой во тщете,

я не брошу тебя, где нет времени и темно.

Он стоит, и над ним – породившая нас бездна,

Мой хороший, я изгрызу караваи железны,

мой хороший, я стану пламенем —

                                         ярче солнца,

мой хороший, гляди наверх, и всё обойдётся,

я не брошу тебя в бесконечном твоём

                                         просторе.

Мой хороший, клянусь,

я высушу это море.

«Серьёзно, мне снилось вот это море…»

Серьёзно, мне снилось вот это море.

И не вскрывалась я исключительно потому,

что хотела не дать ему провалиться во тьму,

а там, полагала, всё и случится вскоре.

Как я искала смерти, о, как искала.

Я залезала с видеокамерой в самую жопу,

но выживала. Я билась об эти скалы,

но меня игнорировали даже укропы.

Вылезала из окопа, под ногами сползала

                                         осыпь,

Безудержно матерились вояки-братцы.

Теперь, семь лет спустя, мне задают вопросы:

«Вам не страшно?»

А я разучилась тогда бояться.

«Как верно отмечают…»

Как верно отмечают

умные взрослые люди,

вот это наше «на всю жизнь и дальше»

могло быть не таким радостным,

как поначалу.

Да, говорят они,

мы могли бы столкнуться с массой проблем,

с которыми сталкиваются даже любящие.

Просто мы были слишком молодые,

                                        не знали жизни.

Конечно,

могло бы быть тысяча вариантов:

оба вспыльчивы,

могли бы ругаться и бить посуду,