Читать книгу - "Л. И. Брежнев: Материалы к биографии - Романов"

Но то была лишь одна сторона дела. Другая, не менее важная, определялась нашими политическими слабостями. Среди них особенно существенными мне представляются две. Одна — сбои, неверные идеологические подходы к некоторым важным проблемам внешней политики. И другая — преувеличение роли военного фактора в политике, приведшее к становлению и укреплению весьма влиятельного военно-промышленного комплекса, контроль над которым, по существу, был утрачен.

Пережитки «революционаристской» идеологии, остатки прежней веры в идеи «экспорта» революции приняли к тому времени форму и силу определенной политической доктрины — о нашем долге оказывать освободительным движениям различные виды помощи, включая прямую военную. Эти идеи, уходящие корнями в революционный романтизм, свойственное на каких-то стадиях многим великим революциям мессианство причудливым образом переплетались с имперскими притязаниями и амбициями. При таком крутом «замесе» тех и других мотивов в ряде ситуаций становилось все труднее точно, верно и трезво оценивать, насколько государственная политика соответствует национальным интересам.

Все это с середины 70-х годов заметно давало себя знать, особенно в отношении к странам «третьего мира», где действительно еще шли освободительные войны и существовал империалистический гнет. Как раз в этом политическом регионе тогда начались весьма драматические события, послужившие одной из причин свертывания разрядки.

Первым из таких событий стала, пожалуй, посылка кубинских войск в Анголу для поддержки одной из сторон — партии МПЛА — разгоревшейся там политической и вооруженной борьбы, определявшей, кто будет у власти после ухода португальских колонизаторов.

Осенью (то ли в ноябре, то ли в декабре) 1975 года в Завидово собрались работники ЦК, МИД СССР, а также ученые, которых привлекли к подготовке документов XXV съезда КПСС. В ходе обсуждения внешнеполитического раздела будущего доклада разговор зашел о только заваривавшихся событиях в Анголе. Я сказал Брежневу, что, по моему мнению, участие там кубинских войск и наша помощь в обеспечении этой операции могут обойтись очень дорого, ударят по основам разрядки. Моим главным оппонентом сразу же выступил А. М. Александров, возразивший, что ему Ангола напоминает Испанию в 1935 году и мы просто не можем остаться в стороне. Брежнев заинтересовался завязавшимся диалогом и сказал:

— Представьте себе, что вы члены Политбюро, спорьте, а я послушаю.

К такому приему — вызвать на спор и послушать — он прибегал не раз. Присутствовали Андропов, Иноземцев, Бовин, Загладин, но не вмешивались.

Мои доводы сводились в основном к тому, что мы, конечно, вправе, даже связаны моральным долгом помогать национально-освободительному движению. Наверно, нет сомнений, что самый достойный представитель этого движения в Анголе — МПЛА. Но есть ведь разные формы помощи. Политическая поддержка не вызывает сомнения, возможна и экономическая помощь, нельзя исключать даже, скажем, помощи оружием. Но участие в военных действиях подразделений регулярных вооруженных сил иностранной державы радикальным образом меняет ситуацию. Американцы только что ушли из Вьетнама, а тут мы и наши друзья в совершенно новой ситуации, в условиях разрядки, пытаемся возродить дурную традицию.

Александров, возражая мне, в основном приводил доводы идеологического характера — о нашем интернациональном долге, о том, что мы не можем от него уклоняться. В какой-то момент Брежнев, слушавший довольно внимательно, нас прервал и, обратившись ко мне, сказал, что понял, что я имею в виду, — участие регулярных вооруженных сил в военных действиях за рубежом будет противоречить Хельсинкскому акту. Я, разумеется, живо согласился с ним. Но тут Александров привел совершенно неожиданный для меня довод:

— А помните, Леонид Ильич, как вели себя американцы во время индо-пакистанского конфликта?

Брежнев очень эмоционально отреагировал, сказал о политике США что-то резкое и вдруг как-то сразу погас, «выключился», — это с ним после болезни все чаще случалось. А через минуту сказал:

— Ну, вы спорьте, а я пойду к себе.

На этом спор и закончился.

Хотя США отреагировали на развитие событий негативно, это до поры не привело к видимым последствиям. Ведь снижение уровня доверия не так легко сразу заметить. Что касается самой Анголы, то поначалу могло показаться, что цели достигнуты — к власти пришла МПЛА, у страны вроде бы появилось стабильное правительство, был открыт путь к ее самостоятельному развитию. Казалось также, что кубинские войска в Анголе долго не задержатся. Едва ли можно было тогда предполагать, что им придется оставаться там, вести бои, нести потери еще полтора десятка лет. Не говорю уже о моральных издержках, обычных для такого рода войн, включая коррупцию части тех, кто воинским контингентом командовал.

К сожалению, я оказался прав. Ангола открыла целую серию аналогичных акций. Мы смело зашагали по этому накатанному пути, на деле же — по ступеням эскалации: Эфиопия, Йемен, ряд африканских стран, наконец, Афганистан.

Кульминацией стал, конечно, Афганистан.

Допускаю, что из четырех человек, принявших решение, двое не предвидели его последствий (Брежнев из-за болезни, Устинов из-за политической ограниченности). Но как могли совершить такую ошибку Громыко и особенно Андропов, этого я не в силах понять.

Впрочем, раз уж мы встали на путь силовых вмешательств, подталкивания событий военной рукой, так и должно было продолжаться вплоть до крупной неудачи, провала, как это было с американцами во Вьетнаме. И может быть, приходила мне потом шальная мысль, именно то, что мы увязли в Афганистане, помогло удержаться от вмешательства в Польше в 1980 году? А такое вмешательство привело бы к поистине катастрофическим последствиям.

Подводя итог, скажу: политикой военных вмешательств и «полувмешательств» в дела ряда стран мы во второй половине 70-х годов создали себе репутацию экспансионистской державы, сплотили против себя многие государства и нанесли сокрушительный удар по разрядке. В те же годы беспрецедентными темпами развернулось военное строительство; с полной силой, азартно мы включились в гонку вооружений. И все это в условиях разрядки, начинающей приносить первые результаты, да еще перед лицом растущих экономических трудностей.

Логическому объяснению это не поддается. У меня только один ответ на вопрос о главной причине бед.

Полная бесконтрольность, всевластие военно-промышленного комплекса, набравшего силу и влияние и ловко пользующегося покровительством Брежнева, его слабостями и тем, что он не очень хорошо понимает суть проблем. А военные имеют монополию на «ухо» руководства, только они разъясняют и обосновывают ему свои программы. Конечно, я далек от того, чтобы винить одних только генералов, адмиралов и генеральных конструкторов, — отсутствие должного политического контроля над руководством вооруженными силами и военной промышленностью имело более глубокие корни в политической истории страны, отсутствии демократических институтов.

Брежнев, судя по всему, с самого начала видел в военных очень важную основу своей власти. И уже поэтому старался давать им все, что они