Читать книгу - "Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира - Розалин Майлз"

иных богов перед лицом моим» – и то же послание, с той же уверенностью, озвучили боги христианства и ислама. Но за этой внешней простотой скрывались богатство и сложность гармонизированной вселенной, предложение верующим единого метафизического контекста, в котором у каждого человека, сколь угодно жалкого и неприметного, имелась своя законная ниша. Рабыня-христианка Фелицитата, вместе со своей госпожой Перпетуей принявшая мученическую смерть во время преследований христиан в Риме в 203 году, в ночь перед казнью родила ребенка. Пока она кричала в родах, стражники насмехались над ней, говоря: «Сейчас ты так страдаешь, а что же с тобой будет, когда тебя бросят зверям?» Но на следующее утро, встретившись на арене с дикими зверями, Фелицитата была спокойна, даже улыбалась – и умерла, не издав ни единого стона[125].

Это показывает нам, как древние верующие в боли и страдании находили ответ на тяготы человеческой участи, прозревали смысл во внешней бессмысленности человеческой жизни. Вместе с этой верой пришло более глубокое и четкое ощущение своего «я»: верующий освободился от роли беспомощного раба Богини-Матери или ее фаллических преемников, капризных и вздорных мужских божеств. Теперь была важна отдельная личность – бог интересовался именно личностью и ее потенциалом: «Я Бог твой, – объявлял Иегова, – ходи предо мною и будь совершен». И верующему – но только верующему – обещалась за это немыслимая награда: не менее чем райский сад! Вслушайтесь в гордую похвальбу девственницы-мученицы Гирены в пьесе первого европейского драматурга, саксонской писательницы Хротсвиты, которая, как женщина, видимо, отождествляла себя со своей бесстрашной героиней:

Несчастный! Красней, красней, Сисинний, и стыдись того, что побежден слабой и нежной девушкой… Ты будешь проклят в Тартаре; а я, с пальмовой ветвью мученичества и увенчанная венцом девства, войду в эфирные покои вечного царя[126].

Такое сочетание мести с сублимированным удовлетворением подавленной чувственности должно было очень утешать и радовать женщин в их унижении. Кроме того, сама система наказаний и вознаграждений предполагала: чем больше женщина угнетена, чем сильнее страдает, тем больше будет ее награда на небесах.

Любопытно: самые сообразительные женщины в ранних монотеистических религиях быстро поняли, что Бог, в сущности, предлагает чек на будущую дату – и что, если чек не будет оплачен, никто жаловаться не придет. Так что они рьяно предавались не вполне добродетельным похождениям, заботясь лишь об одном: ближе к концу жизни проявить такое благочестие, чтобы мирно и безопасно отойти в мир иной. Настоящей мастерицей этой техники оказалась русская княгиня Ольга. Став регентшей после смерти своего мужа, князя Игоря, она первой ответила на его убийство настоящим массовым террором: главарей мятежников заживо сварила в кипятке, а затем расправилась еще с несколькими сотнями. А после двадцати лет правления, отмеченного самой бессердечной жестокостью, отдалась христианской вере – с таким усердием, что стала первой святой Русской Православной Церкви!

Уверенность, с которой женщины в церквях древности приняли новые патриархальные установки и даже принялись манипулировать ими в своих целях, дает нам еще одно указание на причину их успеха. В своих истоках вера в Бога лишь на несколько шагов отстояла от веры в Богиню: у нас имеется изобилие свидетельств, что на протяжении многих сот лет женщины, поклонявшиеся богам-отцам, наряду с новыми правилами продолжали соблюдать старые, традиционные женские ритуалы. Пророк Иезекииль (VI век до н. э.), впервые поднявший иудаизм над уровнем разрозненных племенных верований, с ужасом смотрел, как иудейские женщины «рыдают по Таммузу» – оплакивают смерть жертвенного царя, которого, под именем Таммуза, Аттиса или Адониса, вспоминали каждый год в День крови в конце марта (позже христиане присвоили этот праздник, назвав его Страстной пятницей). И не только женщины: на глазах у возмущенного пророка Иеремии этому безобразию предавались все подряд – мужчины, женщины и дети:

Не видишь ли, что они делают в городах Иудеи и на улицах Иерусалима? Дети собирают дрова, а отцы разводят огонь, и женщины месят тесто, чтобы делать пирожки для богини неба [Великой Матери] и совершать возлияния иным богам, чтобы огорчать Меня[127].

В сущности, всем патриархальным религиям удалось лишь присвоить (а иногда и поглотить) формы, эмблемы и священные предметы религии Богини, которую они так старались выкорчевать. Значительная часть современной теологической мысли посвящена новому открытию того, что в былые времена знала каждая школьница: что за христианской троицей стоит Великая Богиня в своей троичной ипостаси (дева, мать и мудрая старица), что Дева Мария – не что иное, как переработка образа богини молодой, едва народившейся луны, и так далее. До наших дней о праздниках в честь Богини напоминают такие события, как Майский день или Женский день: в особенности первый, праздник «возвращения весны», в ходе которого девушки, убранные цветами (символ силы плодородия Матери-Земли), водят хороводы вокруг Майского шеста – фаллического символа, воплощения мальчика-царя/жертвенного любовника рощи (Таммуза, Аттиса, Адониса, Вирбия), убитого так, как срубают дерево. Та же преемственность наблюдается и в этических системах, где открытое использование образа Бога-Отца не практикуется: так, китайский иероглиф, означающий «предка», в прошлом имел значение «фаллос», однако еще раньше, на самых древних священных бронзовых сосудах и в прорицаниях, нацарапанных на костях, мы встречаем его в значении «земля». Как видно, китайское поклонение предкам, воплощающее в себе дух патриархального превосходства (только сын мог совершить ритуальные жертвоприношения, освобождающие душу отца и позволяющие ей присоединиться к предкам), вырастает из поклонения Великой Богине/Матери-Земле, обильно дававшей плоды и порождавшей потомство для первых «предков»-мужчин[128].

Из всех религий этот процесс «угона ценностей» наиболее откровенно проявился в исламе. Повсюду в нем, от полумесяца на флаге до тайны самого священного святилища, присутствует Богиня, как верно писал в своих путевых заметках сэр Ричард Бертон:

В Каабе в Мекке почиталась Аль-Узза, одна из сторон трехликой Великой Богини Аравии; там служили ей жрицы древности. Она была специальным божеством женщин, их защитницей. Кааба сохранилась до наших дней и является теперь самым священным местом в исламе[129].

Даже когда жрицы Великой Богини были заменены жрецами, ее власть сохранилась. Эти мужчины-служители называли себя Бану Шайба, что означает «Сыны Старухи» – одно из фамильярных прозвищ Великой Матери. Еще яснее становится связь, если взглянуть на то, что именно они охраняли: очень древний черный камень, посвященный Аллаху и накрытый черным покрывалом, которое называли «рубахой Каабы». Но под «рубахой» на камне имелся знак, называемый «изображением Афродиты» – овальная выемка, символизирующая женские гениталии; в глазах одного очевидца «это знак… Богини необузданной сексуальной любви, ясно показывающий, что Черный Камень в Мекке изначально принадлежал Великой Матери»[130]. Женщины-почитательницы знали, что их «Госпожа» по-прежнему в камне, а камень в ее святилище – и поначалу их не волновало, что теперь она получила другое имя: в конце концов, у нее и так не меньше десяти тысяч имен! Таким образом, принимая новых богов-отцов, женщины не утрачивали полностью связь со своей первой матерью, и это, несомненно, помогало новым патриархальным системам привлекать их на свою сторону в борьбе со старым порядком.

В этой изначальной борьбе за существование лежит еще одна причина первоначального успеха всех этих «мужских» религий у женщин. В борьбе за признание и выживание любая идеология привлекает и использует всех, кого может: не случайно первыми новообращенными в веру Будды и Мухаммеда стали их жены. В результате женщины оказались, так сказать, на переднем крае, получили центральную роль и немало возможностей. Совершенно очевидно, например, что именно Хадиджа, успешная деловая женщина, не последний человек в ведущем мекканском племени курайшитов, открыла Мухаммеда, когда в сорок лет дала работу двадцатипятилетнему малограмотному пастуху-эпилептику, затем приняла его в свой дом как мужа и поощряла его откровения.

Ранние иудейские летописи также полны образами сильных женщин, в самых страшных бедствиях не теряющих присутствия духа. Так, хорошо известна мать Маккавеев: семерых ее сыновей по очереди пытали и сожгли у нее на глазах во время холокоста 170 года до н. э., а она увещевала их держаться твердо. Без нее, уверены исследователи, Бог бы не справился: «Кровь маккавейских мучеников… спасла иудаизм»[131]. Так же и в раннем христианстве женщины находили себе не просто роль, но инструмент борьбы с мужским господством: выбирая стать невестой Христовой, женщина неизбежно показывала фигу земным женихам. Тысячи молодых женщин своим телом, кровью и костями помогали строить церковь Бога, в то время как разъяренные отцы, мужья и женихи предпочитали увидеть их