Читать книгу - "Миф о Христе. Том II - Артур Древс"

не нахожу никакой вины на этом человеке», «не виновен я в крови праведника сего», или о словах окружавших Агриппу относительно Павла: «Этот человек не сделал ничего достойного смерти или уз». Осуждает также христиан и Плиний в своем письме к Траяну, хотя он и признает их невинность. Правда, такого признания невинности христиан мы у Тацита не видим, он скорее верит в виновность их, независимо от того, они ли были виновниками пожара, или нет. Однако, он находит в зрителях и сочувствие к убитым христианам, и своей заключительной фразой будит в читателях симпатию к жертвам кровожадности императора. Тацит, вероятно, «не читался христианами из-за своего тяжелого стиля и из-за своего общего отношения», так что «его текст, по общему признанию ученых, дошел до нас в наиболее неповрежденном виде, чем все сочинения древности». Так уверяет нас, по крайней мере, ф.- Соден (11). Однако, он и здесь («недостойная зависимость» от чужого мнения?) повторяет просто мнение Гиббона. В действительности же, ни одно произведение Тацита, как это признает и Арнольд, не дошло до нас без интерполяции. Утверждаемая им «неповрежденность Тацитова текста, подтверждаемая единообразием его древнейших рукописей», существует только в воображении Гиббона и его подголосков. Неверно также, впрочем, и то, что христиане, будто бы, Тацита не читали. Мы располагаем множеством свидетельств, показывающих, что в первые, по крайней мере, века по р. х. христианские писатели отлично знали Тацита. Об этом свидетельствуют и Тертуллиан, и Иероним, и Орозий, и Сидоний Аполлинарий, и Сульпиций Север, и Кассиодор. Лишь в течение средневековья римские писатели постепенно забывали Тацита, не вследствие его отношения к христианам, а несмотря на него. Ведь, свидетельство римского историка о так наз. первом гонении на христиан было по многим основаниям весьма ценно для них.

Ф.-Соден, однако, «дабы заклеймить надежность показаний господина Древса», в ответ на мое утверждение, что так наз. первое гонение на христиан совершенно не упоминается христианскими писателями второго и третьего века, ссылается на послание Климента из Рима, относящееся к концу первого века, на замечания Дионисия из Коринфа (около 170 г.), на более или менее обстоятельные замечания Зефирина (?) и Кайя римского, Тертуллиана из Северной Африки (на рубеже второго и третьего столетия) и прежде всего на Евсевия, известного христианского церковного историографа, писавшего в начале четвертого (а не третьего, как указывает ф.-Соден) века. Во время берлинской дискуссии он прибавил к этим свидетелям еще и Мелитона из Сард (ок. 150 г.), а также «Откровение», которое, по словам ф.-Содена, «совершенно отчетливо» под зверем рисует Нерона, а под блудницей — город Рим. И зверь, и блудница пьют в «Откровении» кровь святых и пророков Иисусовых.

Попробуем обстоятельней рассмотреть эти свидетельства. Прежде всего послание Климента римского. По сведениям Евсевия, послание это было написано, будто бы, Климентом, секретарем апостола Петра, третьим или четвертым римским епископом, по поручению римской общины и адресовано коринфской общине. Это подтверждается также Гегезиппом (ок. 150 г.) и Дионисием из Коринфа.

Послание это настолько, однако, ненадежно, что такие выдающиеся исследователи, как Землер, Бауэр, Швеглер, Фолькмар, Гаузрат, Ломан, ван Манен, Штек оспаривали вообще подлинность этого послания; только новейшая богословская христология признала его аутентичным. Фолькмар относит это послание к 125 г., Ломан, ван Манен и Штек полагают, что оно написано лишь ок. 140 г. По одному этому уже послание Климента не может служить надежным первоисточником, за какой его выдает ф.-Соден.

Что же мы узнаем из послания Климента о Нероновом гонении на христиан? «Завистью и ненавистью, — пишет он коринфянам, — преследуемы были величайшие и праведнейшие столпы наши, которые боролись до самой смерти». Вот Петр, «который был преследуем ревностью неправой и не одну и не две, а много опасностей претерпел, пока, осуществив свидетельство свое, не вошел в подобающее ему место славы». Вот Павел, «который указал верующим путь к победе, путь смиренного терпения; семь раз он находился в узах, удалялся в изгнание, побиваем был каменьями, как вестник появлялся на Востоке и на Западе, почему и пожал славу великую, как плоды веры своей. Ибо весь мир он учил праведности, до крайнего Запада проник он и пред власть имущими давал свое свидетельство. Поело этого взят он был с земли и ушел, величайший образец терпения, в место святости и славы».

Как видите, в этих словах послания нет ничего о гонениях на христиан при Нероне, а также ни звука о том, что указанные выше апостолы подверглись насильственной смерти за свои верования, ибо выражение «martyresas» (осуществить свое свидетельство) вовсе не следует понимать в смысле кровавого свидетельства. Слово «martys» первоначально обозначало вообще свидетельствующего об истинности веры христианской, т. е. оно соответствовало слову «исповедник» (confessor) и только впоследствии стало обозначать тех, кто смертью запечатлел веру свою. Если выражение martys» в только что указанном смысле применяется обыкновенно также и к казни апостолов при Нероне, то это делается не потому, что Климент что-либо сообщает о ней, а потому, что вообще, по христианскому преданию,

Петр и Павел погибли, во время Неронова гонения на христиан. Но это предание является де только поздним по своему происхождению, но и вообще крайне сомнительным. Что Петр вообще никогда не был в Риме, а, значит и не мог погибнуть там при Нероне, — после исследований Липсиуса можно считать вполне доказанным. Что же касается Павла, то предание о нем, согласно Фрею, совершенно определенно возникло лишь приблизительно в конце пятого века, тогда как до этого рассказывалось о том, что Петр и Павел погибли при Нероне, но что Павел не был жертвой гонения на христиан. Как же, однако, мог римлянин Климент в конце первого века прийти к тому, чтобы поставить смерть обоих апостолов в связь с Нероновым гонением на христиан? А что од эти события связывает, — видно из дальнейших слов послания: «К этим мужам святой жизни присоединилось множество избранных, которые от ревности неправой претерпели, которые муками своими явили прекраснейший пример в среде нашей. Из-за неправой ревности подверглись преследованиям жены — Данаиды и Дирки, страшные и позорные издевательства пришлось им претерпеть, но, несмотря на слабое тело свое, они утвердились в верх и удостоились чести и славы». Слова эти, — говорит Арнольд, — с первого же взгляда (!) оказываются христианской параллелью тому рассказу Тацита, где говорится об «изысканных наказаниях», об издевательствах и насмешках, которым подвергались несчастные во время казни, служившей удовлетворением жажды зрелищ римской черни». Но разве Тацит при его слабости к описанию такого рода зрелищ мог бы воздержаться