Читать книгу - "Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов - Анна Сергеевна Акимова"

И. И. Ясинский, вспоминая два визита: совместный — Надежды и Елены — и отдельный — Мирры. Елена призналась:

…Мирра Лохвицкая на нашем семейном совете предназначена занять первое место. Вторая выступит Надежда, а потом уже я. И еще мы уговорились, чтобы не мешать Мирре, и только когда она станет уже знаменитой и, наконец, умрет, мы будем иметь право начать печатать свои произведения, а пока все-таки писать и сохранять, в крайнем случае, если она не умрет, для потомства[172].

Писатель задал вопрос Мирре, когда она втайне от сестер посетила его, отчего не печататься всем, и услышал: «Тогда не будет благоговения. Начнется зависть и конкуренция»[173].

Цель настоящей статьи состоит в выявлении и индивидуальных особенностей голоса каждой поэтессы, и множественных перекличек, пронизывающих их лирическое наследие и обусловленных как общей почвой, из которой они вырастали, так и влиянием творчества старшей сестры на младшую.

Поэтический дебют Тэффи состоялся, как мы уже сказали, в нарушение всех договоренностей: и Мирра была еще жива и издавала свои сборники под фамилией Лохвицкая, лишь в скобках указывая фамилию мужа — Жибер, и «Север» был для нее привычной площадкой, и выступила Надежда как лирик, явно отталкиваясь от привычных для ее сестры образов — сна, мечты, грезы и фантазии:

Мне снился сон безумный и прекрасный,

Как будто я поверила тебе… —

а затем, в полном соответствии с риторической поэтикой С. Я. Надсона, которой близка была и Мирра, но не в тематическом, а в стилистическом плане, Надежда продолжает:

И жизнь звала настойчиво и страстно

Меня к труду, к свободе и к борьбе.

Проснулась я… Сомненье навевая,

Осенний день глядел в мое окно,

И дождь шумел по крыше, напевая,

Что жизнь прошла и что мечтать смешно!..[174], [175]

В стихотворении Надежды заметны мотивы, чрезвычайно редкие для Мирры, такие как призыв «к труду, к свободе и к борьбе», — но были там и сетования, которые встречаются в поэзии Мирры часто: на серость будней, разрушающую мечты. Строку, открывавшую стихотворение Надежды, — «Мне снился сон безумный и прекрасный» — вполне можно было принять за высказывание лирической героини ее сестры, для которой так привычно состояние, когда она

…спала и томилась во сне,

Но душе усыпления нет.

И летала она в вышине,

Между алых и синих планет[176].

Тема сна, волшебного видéния, переносящего человека в потустороннюю реальность, контрастирующую с серыми буднями, была чрезвычайно популярна в культуре рубежа XIX — ХХ веков. Поэтому неслучайным представляется желание лирической героини Мирры стать «Царицей снов», давшее название одному из концептуальных стихотворений поэтессы:

…Нет, царить я б хотела над миром теней,

Миром грез и чудес вдохновенья,

Чтобы сны покорялися воле моей,

Чтоб послушны мне были виденья! ‹…›

А сама я, надев серебристый покров

Из тумана и лунного света,

Полетела б на землю царицею снов,

Чтоб припасть к изголовью поэта…

Он проснется… Он вспомнит о радужных снах,

Позабудет заботы земные —

И в каких вдохновенных могучих стихах

Перескажет виденья ночные!..[177]

У Тэффи легко найти стихотворения, которые откликаются на поэзию сестры не просто одной строкой. Лирические героини поэтесс находятся в духовном родстве, о чем свидетельствует, например, важность для обеих сновидческой тематики, развитие которой в творчестве Лохвицкой и Тэффи проходит в рамках неоромантической образности, постоянно колеблющейся на грани мечты и реальности. Такие примеры во множестве обнаруживаются как во всех поэтических сборниках Мирры (это пять томов стихотворений: 1889–1895, 1896–1898, 1898–1900, 1900–1902, 1902–1904 и сборник «Перед закатом», 1904–1905), так и в сборнике Тэффи «Семь огней» (1910):

Моя любовь — как странный сон,

Предутренний, печальный…

Молчаньем звезд заворожен

Ее призыв прощальный!

Как стая белых, смелых птиц

Летят ее желанья

К пределам пламенных зарниц

Последнего сгоранья!..[178]

«Любовь», «странный сон», «молчанье звезд», «белые птицы», «пламенные зарницы» — все это топосы романтической лирики, узнаваемые слова-сигналы, заимствованные Тэффи из арсенала предшествующих поэтических течений. В следующем стихотворении подчеркивается еще один такой мотив — зыбкой границы меж реальностью и фантазией:

Заря рассветная… Пылающий эфир!..

Она — сквозная ткань меж жизнию и снами!..

И, солнце затаив, охлынула весь мир

Златобагряными, горячими волнами!

Пусть не торопит день прихода своего!

В огне сокрытом — тайна совершенства…

Ни ласки и ни слов, не надо ничего

Для моего, для нашего блаженства![179]

В творчестве Мирры легко найти похожие лирические высказывания, поэтому можно утверждать, что поэтическое творчество двух сестер вырастало из одного источника — русской романтической лирики. Желание освободиться от обыденности, серости жизни уводит лирических героинь двух поэтесс в мир мечты, в царство фантазии. Эта черта, столь характерная для эстетики 1880–1890-х годов, составляет сущность многих их стихотворений. Вот, например, стихотворение Лохвицкой «Вы снова вернулись — весенние грезы…»:

Туда мы умчимся, где царствуют розы,

Любимые дети весны,

Откуда слетают к нам ясные грезы,

Прозрачные, светлые сны[180].

Или:

Власти грез отдана,

Затуманена снами,

Жизнь скользит, как волна

За другими волнами…[181]

Современный исследователь творчества Тэффи Д. Д. Николаев, характеризуя сборник «Семь огней», отмечает стремление лирической героини предаваться мечтам:

Поэзия для Тэффи — возможность на какое-то время отрешиться от повседневности, уйти от скуки современной жизни. Если в прозе она показывает уродство, то в поэзии — красоту. Но красота эта призрачна, нереальна, красота драгоценных камней, красота средневековых сказок и восточных преданий[182].

Художественный мир старшей Лохвицкой также основывается на культе Красоты и отрешенности от повседневности. Поэтесса заявляет об этом с демонстративной решимостью и настойчиво акцентирует самоценность внутреннего мира своей лирической героини, который полностью заменяет ей мир внешний. Символом красоты и возрождающейся к жизни женской души в стихотворении «Пробужденный лебедь» становится гордая белая птица:

…В иную жизнь, к иному торжеству

Расправил крылья лебедь пробужденный.

Я чувствую! Я мыслю! Я живу!