Читать книгу - "Просроченный долг - Йожеф Лендел"

Подонки, те, кто хочет выиграть, — это простая формула.

16 мая 1974 г.

Материальное благосостояние — это далеко не свобода. Собственность связывает человека — он сам привязывает себя к своей собственности и к государству, которое обеспечивает ему собственность, должность. Но деспотии желают не такой привязанности, а определенного вида крепостной зависимости. Такой, при которой тот, кто сегодня откажется работать, уже завтра будет голодать. <.>

23 мая 1974 г.

Косил. Нет, не получается! После 8-10 взмахов косой сердцебиение, головокружение, коленки трясутся. Это уже не то, когда у человека устает спина и рука. С моей эмфиземой человек теряет сознание от тяжелой работы. Я должен понять, что не могу ни косить, ни пилить, рубить дрова еще меньше.

Косу одолжили у соседа. <.> Мои старания: уже купили косу, и в лавке пообещали, что будет и косовище, — увы, пошли прахом. Пусть будет при доме, но я уже не попользуюсь.

Да, это так. Недавно прочитал, что как-то у Лео Слезака (Лео Слезак (1873–1946) — австрийский оперный певец (тенор), киноактер.) спросили: «Трудно ли петь в опере?» На что Слезак: «Очень трудно… но работать еще труднее». Это был очень умный человек, с прекрасными манерами, оставил целую книгу смешных анекдотов. Так вот, то же самое и со мной. Писать трудно, но на это я еще временами, в хорошие дни, способен.

* * *

Что нужно для счастья?

1. Скажем, человек, если он три дня не мог раздеться, а потом получил возможность вымыться, побриться, надеть чистое белье, счастлив.

2. Но если он должен ради кого-то или чего-то провести три дня немытым, небритым и, к тому же, без сна — то это тоже дает ощущение счастья, удовлетворения, конечно, если он делает это из любви, добровольно. (Неважно, кто приносит «жертву»: любимые, сиделки или ученые.)

3. Из чего следует, что и чистота, если нужно, не важна, и неприятности приятны.

4. Но есть один момент, когда человек уже не думает о телесной чистоте. Принесение себя в жертву тоже может стать тяготой.

Каковы благоприятные обстоятельства?

Хорошо ли было, что у Сервантеса была только одна рука и он писал «Дон Кихота» в долговой тюрьме? Если бы этого не было, например, если бы он был богат и успешен, он бы не написал? Возможно, больше, но лучше — представить невозможно.

Пошли ли или не пошли на пользу Й. С. Баху тьма детей, запах пеленок и кислой капусты. Повредить — не повредили, это точно. Были полезны? С некоторой долей цинизма мы могли бы сказать, что запахи и домашний гвалт заставляли его отправляться к органу вместо того, чтобы мирно дремать дома.

Байрону, я думаю, богатство не повредило. А хромота? Повышала ли она его жажду жить и действовать? Но я все-таки никому не пожелаю такой матери, которая, затягиваясь в корсет, делает плод, который носит в своем чреве, калекой.

27 мая 1974 г.

«Магветё» просит у меня «согласия» исключить из уже набранной книги новые статьи и абзацы. Они не только желают применить цензуру, но еще и хотят вынудить мое согласие. Уже при составлении книги они выпустили небольшую статью о Солженицыне, теперь же хотят продолжать «политику салями» а-ля Ракоши.

Я пробую парировать способом, который оправдал себя в случае Кароя Казимира (Карой Казимир (1928–1999) — режиссер, директор театра «Талия».): возьмите на себя ответственность за цензуру. <.>

На письмо я наклеил одну марку с изображением парламента и одну с надписью: «На велосипед — фару», на ней изображен велосипед, сбитый машиной. Чаба Шик тоже велосипедист: сверху согнулся, снизу — жмет на педали. Но ему следовало бы быть поосторожнее! Он еще недостаточно продувной. Кардош в таких случаях никогда бы не изложил письменно того, чего хочет…

29 мая 1974 г.

Евтушенко

Венгерское радио в вечерней хронике сочло необходимым сообщить как новость («Непсабадшаг» написала об этом очень коротко), что Е. — который в марте выступил в защиту Солженицына, за что отдельные писатели назвали его скандальным героем, и пр. и пр., — теперь вернулся со строительства крупного автомобильного завода на берегу Камы с большой поэмой, в которой он, и пр. и пр. Сказали также то, что однажды после того, как он совершил большую ошибку, он уже ездил в Братск и вернулся оттуда с большой поэмой.

Я ни минуты не сомневался в том, что Евтушенко даст задний ход. Но теперь я думаю, что ход вперед также был заранее разыгранной партией: «Напиши статью в защиту Солженицына. Это докажет возможность свободно выражать мнения. А потом поймешь, что ошибся. Но только через три месяца. Потому что, когда мужики понимают, что ошиблись, в тюрьме, это, как показывает опыт, — не слишком убедительно, ни у нас, ни в Европе».

И Евтушенко справился с этой задачей, и не в форме самобичевания, а в «большой» поэме, которую — как и его протест — публикует «Литературная газета»…

Как мне известно, протесты других не публиковали. Господин Евтушенко — агент, выбранный для специальных дел. Другим таких деликатных задач не поручают. Они и не годятся для этого: у них нет такой популярности, как у этого, не совсем бесталанного поэта. Но думаю, что это было в последний раз, когда смогли использовать этого последнего человека. После этого — полагаю — его карьера пойдет под уклон.

31 мая 1974 г.

Мое письмо, написанное 27 мая, в понедельник, Чаба Шик (Литературный руководитель издательства Магветё. Речь идет о цензурных купюрах в книге публицистики Лендела.) <.> мог получить только вчера. А сегодня я получил 2-ю типографскую корректуру. Уже с купюрами.

Подписал корректуру к печати, но написал в технический отдел: «спросите у литературного руководителя Чабы Шика, потому что после нашего обмена письмами он, возможно, уже не настаивает на произведенных им изменениях. В таком случае прошу восстановить уже набранные и выброшенные куски». Я всё-таки не облегчу их задачу и, если представится возможность, в интервью или другим образом предам гласности эту беспардонную цензуру без цензуры.

* * *

К этому. В вечерней хронике по радио выступает с заявлением режиссер Театра комедии: «Табу нет!»

Это сегодня, когда из второй корректуры вырезали как раз следующее предложение: «Я сам убедился, что табу Мао Цзэдун, но, возможно, и Ракоши. Табу — лагеря, но я думаю, что еще очень много табу, по крайней мере, я столкнулся с этими тремя, причем головой».

Что ж, табу были и есть всегда и повсюду. И, например, Мао, если его ругать — уже не табу, а зато два других — еще в большей степени.

Но, черт подери, при этом еще заявляют,