Читать книгу - "Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко"

Вечером был у г-жи Керн. Видел там известного инженерного генерала Базена. Обращение последнего есть образец светской непринужденности: он едва не садился к г-же Керн на колени, говоря, беспрестанно трогал ее за плечо, за локоны, чуть не обхватывал ее стана. Удивительно и не забавно! Да и пришел он очень некстати. Анна Петровна встретила меня очень любезно и, очевидно, собиралась пустить в ход весь арсенал своего очаровательного кокетства.

20 сентября 1827 года

Сегодня у молодого камер-юнкера Штерича обедают блестящие молодые люди «хорошего тона». Он убедительно просил меня сегодня не уходить и обедать дома с ними.

Здесь будут потомки знаменитых Долгоруких, Голицыных и проч. и проч. Посмотрим!

— Подай мне венгерку! — сейчас прозвучало у меня в ушах. Это значит, что русские магнаты собрались уже и приступают к главному предмету своей беседы и к созерцанию последнего произведения великого Рутча — портного. Сойдем и мы вниз.

На сегодняшнем обеде не было многих из тех, кого я думал увидеть. Много слышал я, между прочим, о графине Девиер как о совершеннейшей красавице. В самом деле у нее необыкновенно правильные черты лица — но в этом все. Черты эти подобны тем, которые проведены искусною рукою художника на куске мрамора: но этот мрамор не живет, не дышит. Артист, то есть природа, все сделала, чтобы из этой молодой девушки вышла одна из прекраснейших женщин, но сама девушка ничего не сделала для себя самой. В ее очах не сияет луч той внутренней, обворожительной красоты, которая, пробиваясь сквозь оболочку тела, облагораживает и одухотворяет последнее.

Был за обедом один гусарский полковник, весьма неглупый человек. Он хорошо говорил о Наполеоне и о разных отвлеченных предметах. Он, кроме сабли и шпор, имеет еще нечто, то есть ум и чувство.

Молодой камер-паж Скалон задумчив: он в самом деле думает, что из него выйдет человек.

О князе Долгорукове могу сказать только то, что у него сюртук сшит знаменитым Петерсом. По крайней мере он хорошо знает этот важный исторический факт.

Мой любезный П. смотрел на девушек, как дитя смотрит на конфеты, которых ему не ведено трогать. У человека этого здравый ум и прекрасное сердце — к несчастию, слишком чувствительное, ибо оно столько же создано для любви, сколько лицо его и фигура для чувства совершенно противоположного. Он очень некрасив. Сидевшие против него плутовки искусно сообщали о том одна другой.

Важное замечание: нынешний головной убор молодых девушек куда как не изящен. Вместо грациозно упадающих на грудь или со вкусом расположенных локонов у них на писках торчат пучки волос — чужих. Коса свита на голове гак, что делает ее остроконечною. Лицо выглядывает из этой массы безобразно расположенных волос точно лицо пуделя.

Нельзя похвалить также обычай сильно стягивать талию корсетом. Руссо справедливо уподобляет стягивающихся таким образом девушек осам, перегнутым пополам. Сверх того, какой вред для здоровья!

22 сентября 1827 года

Поэт Пушкин уехал отсюда в деревню. Он проигрался в карты. Говорят, что он в течение двух месяцев ухлопал 17 000 руб. Поведение его не соответствует человеку, говорящему языком богов и стремящемуся воплощать в живые образы высшую идеальную красоту. Прискорбно такое нравственное противоречие в соединении с высоким даром, полученным от природы.

Никто из русских поэтов не постиг так глубоко тайны нашего языка, никто не может сравниться с ним живостью, блеском, свежестью красок в картинах, созданных его пламенным воображением. Ничьи стихи не услаждают души такой пленительной гармонией.

И рядом с этим, говорят, он плохой сын, сомнительный друг. Не верится!.. Во всяком случае в толках о нем много преувеличений и несообразностей, как всегда случается с людьми, которые, выдвигаясь из толпы и приковывая к себе всеобщее внимание, в одних возбуждают удивление, а в других — зависть.

2 октября 1827 года

Был у Булгарина. Застал там Сенковского. Разговор шел о путешествиях. Сенковский не верит, чтобы путешествующий по России мог встречать предметы, достойные философского наблюдения. Булгарин и я утверждали противное. В России, говорили мы, большее разнообразие нравов и обычаев, чем где-либо; много невежества, но самые предрассудки представляют обильное поле для наблюдений философа.

Сочинение мое «О политической экономии» во многих местах урезано цензурою. Между прочим, в одном месте у меня сказано: «Адам Смит, полагая свободу промышленности краеугольным камнем обогащения народов» и прочее… Слово краеугольный вычеркнуто потому, как глубокомысленно замечает цензор, что краеугольный камень есть

Христос, следовательно, сего эпитета нельзя ни к чему другому применять.

Булгарин и этот раз принял меня любезно и с комплиментами. О «Василии Воинко» говорит он, что повесть сия пахнет бестужевщиною. Он просил меня принести ему отрывки Гереновой истории трех последних столетий, которую переводит один из моих знакомых.

5 октября 1827 года

Г-жа Штерич рассказывала мне сегодня: «Вчера на бале у Корсаковых посреди министров и первейших чинов двора вижу я человека, гордо расхаживающего с таким величественным, непринужденным видом, что я его сначала приняла за очень важную особу. Подхожу ближе: это француз Курнанд, содержатель одного из здешних пансионов. Супруга его, тоже здесь находившаяся, не уступала ему в надменной важности. Не показывает ли это, что наше дворянство не слишком ревнует о своих преимуществах, лишь бы ему не мешали веселиться».

12 октября 1827 года

Виделся с Булгариным. Он жаловался министру народного просвещения на цензуру за то, что она не пропустила многие места в моем сочинении. Министр велел ему подать формальное прошение об этом. Нужно ли в самом деле для чего-нибудь такое свирепое преследование идей, без которых, однако, ни одно государство не может идти вперед по пути к могуществу и благоденствию? Что бы ни говорили, просвещение нужно народам. Нельзя же заключать о вреде его по революционной пропаганде некоторых мечтателей, которые творят и проповедуют глупости, уж, конечно, не от избытка, а от недостатка, от полупросвещения…

15 октября 1827 года

Читал недавно отпечатанную третью главу «Онегина» сочинения А. Пушкина. Идея целого пока еще не ясна, но то, что есть, уже представляет живую картину современных нравов. По моему мнению, настоящая глава еще превосходит предыдущие в выражении сокровенных и тончайших ощущений сердца. Во всей главе необыкновенное движение поэтического духа. Есть места до того очаровательные и увлекающие, что, читая их, перестаешь думать, то есть самостоятельно думать, и весь отдаешься чувству, которое в них скрыто, буквально сливаешься с душою поэта. Письмо Татьяны удивительным