Читать книгу - "Моя Наша жизнь - Нина Фонштейн"

не так скучно, как можно было ожидать. Мне в качестве гонорара дали какие-то значимые деньги, на уровне месячной зарплаты в институте, и я, окрыленная и вдохновленная, стала думать о следующей теме.

Не помню, кто меня надоумил или я сама вдруг набрела, но вскоре я оказалась в электричке до станции «Правда», где находился НИИ бумаги. То, что я там увидела, было по-настоящему занимательно и наверняка для многих ново. Еще больше мне понравилось придуманное мной название передачи: «О бумаге, которая все терпит, и о бумажных душах».

Я с увлечением расписала возможный сценарий и передала написанный черновик сценария Грише. Вскоре меня вызвала Железнова, зав отделом пропаганды, куда входила и редакция передач о науке.

Как всегда, она была официально дружелюбна, но тверда, в соответствии с фамилией.

– К сожалению, Нина, мы эту передачу пустить никак не можем (звучало «не только сейчас»). Целлюлозная промышленность уже несколько кварталов не выполняет план, не время ее расхваливать.

В этом и были преимущества и трудности свободного художника. Штатные журналисты дружно пили в дни государственных праздников, партийных и профсоюзных съездов, когда все газеты публиковали одно и то же, написанное под одну диктовку, независимо от издания и ожидаемой аудитории. Я же могла не писать на навязанную тему или предлагать то, что нравится, но с обязательной готовностью встретить отказ. К этому я оказалась не готова.

Мне было очень обидно за сотрудников Института бумаги, которые с энтузиазмом показывали и рассказывали про несгораемую бумагу или обертку, защищающую металл от ржавления, или некую вечную бумагу для хранения нетленки классиков, поэтому в Останкино я больше не ездила.

611-ый Краснознаменный

Мамиными усилиями Миша был хорошо накормленным ребенком, и постепенно ей стало тяжело его одевать – поднимать. Когда ему исполнилось три с половиной года, мы «записали» его в детский сад. Как требовала процедура, я пошла в РОНО к юристу, и та отметила мое заявление положительным решением. Стали обсуждать, в какой сад отдавать. Какой-то был ближе, но она посоветовала относительно отдаленный, на Мироновской, № 611:

– Там заведующая, Надежда Осиповна, отличный педагог, с двумя образованиями, у нее муж профессор, очень обеспеченная семья, сама не ворует и другим не позволяет.

Звучало откровенно, но в целом обнадеживало.

Действительно, заведующая была человеком необыкновенным, искрящимся любовью к детям и к своему делу.

Каждое утро, независимо от погоды, она стояла на улице перед входом в детский сад и приветствовала какими-то неповторяющимися словами каждого ребенка. Дети и побаивались ее строгого тона и тянулись к ней, угадывая возможную (если заслужишь) ласку.

В саду работали всевозможные кружки, некоторые, как рукоделья для девочек, под ее руководством. Сад неизменно занимал первые места на различных соревнованиях, держал Красное знамя.

В том саду, где в студенческие годы я подрабатывала воспитательницей в летние месяцы, воспитатели тащили домой продукты сумками, а здесь вроде бы этого не позволялось, и дети действительно питались полноценно, о чем свидетельствовали контролеры из родителей. Не знаю, как Надежда Осиповна добивалась и этого, но при всем при том воспитатели тоже были явно ее командой.

Чтобы мне не опоздать на работу, мы выходили рано, сонный Миша ныл тихонько:

– Не хочу в сад, не пойду в сад, – но бежал трусцой рядом, чтобы не подвести меня. Подходил к саду кислый, встречая окрик Надежды Осиповны:

– Миша Фонштейн, я тебя не видела. Иди назад. В наш образцово-показательный Краснознаменный детский садик номер 611 надо приходить весело и вприпрыжку.

Миша отходил за угол и возвращался, подпрыгивая, и натянуто, а далее все естественнее улыбаясь навстречу ее улыбке и приветственному похлопыванию по шапке.

Мне это запомнилось на всю жизнь. Лет через десять уже в ЦНИИчермете я повторяла эти слова по каким-то причинам кислым с утра сотрудникам:

– В наш образцово – показательный Краснознаменный детский садик…

Помогало.

Дом ученых и Алла Эйгелес-Калинина

В институтские годы писала рассказы «в стол», ходила на заседания разных литературных объединений и прежде всего в литературный кружок «для взрослых», который вела параллельно наша Вера Ивановна в Доме Ученых. Там встретилась и на какое-то время близко подружилась с Аллой Эйгелес, будущей Аллой Калининой.

Наверно, ощущение кастовости жило внутри меня. Кружок посещали дети членов Дома ученых, профессоров и академиков. Вера Ивановна организовала нам, кружковцам Дома пионеров, пропуска, но я не переставала чувствовать себя попавшей на спектакль по входным билетам, без определенного ряда и места. Однако, вопреки моей готовности к несовместимости, сблизилась и подружилась с Аллой Эйгелес, дочкой профессора. Позже была у них и дома на Смоленской, в квартире невиданных размеров.

Сблизило металлургическое начало: Алла начинала в нашем стальном институте, но потом оценила преимущества вольности Цветмета, перешла туда и была уже близка к его окончанию. Мы обе еще не знали, что оба института через три года объединят, и я буду оканчивать уже объединенный «Стали и Сплавов» где конец новой аббревиатуры «иС» заменит утерянный было «имени Сталина». Не знали мы и то, что попаду по распределению в то же учреждение, что на несколько лет раньше станет местом работы Аллы.

Опять мы, повзрослевшие, слушали рассказы и стихи друг друга. Стихи и рассказы были тоже повзрослевшие и часто профессиональные. Ущербные по рожденью, мы со вкусом критиковали таких рафинированных интеллигентов как Володя Амлинский, который читал нам трогательный рассказ «Станция первой любви», вскоре напечатанный в «Юности». Клеймили его ругательным термином «от прочитанного», как бы в отличие от действительно пережитого.

Что-то представляла там и я, но позже, перечитав, я нашла мужество признаться себе в нетерпимой для моего самолюбия бездарности и все порвала (обстановка не располагала к более романтическому сожжению).

Алла писала стихи и рассказы, помню ее стихотворные сомнения относительно преодоления неприязни свекрови:

Я её большим приданым

Ублажу,

Я в пустые чемоданы

Сердце положу.

На встречах этого кружка появлялся и Гриша Фрумкин, который уже учился в Литературном институте. Моя детская влюбленность в него долго не проходила. Кажется, именно я и зазвала его, когда встретила в Доме Пионеров (многим нравилось «вариться» в привычных пенатах и посещать оба кружка), а потом почему-то пропустила воскресное занятие. На следующей неделе Алла отозвала меня после заседания с каким-то значительным видом. Оба были старше меня, Гриша на восемь, а Алла на три года, и в ту пропущенную мною встречу им показалось, что