Читать книгу - "Уральский следопыт, 1958-04 - Журнал «Уральский следопыт»"

Усевшись на край стола, он вытащил из кармана небольшой листок, исписанный карандашом, и помахал им перед самым носом Бориса.

Ни один мускул не дрогнул в лице Бориса. Ни одним взглядом не дал он понять Меньшову, что надо делать.

– Что это у вас на рукаве ползет, Григорий Васильевич? – почтительно, с невинным видом спросил, наклоняясь, Борис и мгновенно развернул плечо, ударил начальника по сгибу руки. Тот вскрикнул, рука разжалась. Меньшов не растерялся: изловчившись, подхватил листок, опрометью выбежал из конторки и помчался, не разбирая дороги. Поравнявшись с Захарычем, стоявшим у станка, он на ходу сунул ему бумажку и, выдохнув: «Спрячьте!», понесся без оглядки дальше. В токарное отделение ворвался багровый от бега десятник. Он преследовал Меньшова. За десятником бежал Борис. Одним махом проскочив вперед, Борис пнул пустой ящик под ноги десятнику, и тот, споткнувшись, плашмя растянулся на полу, а, когда, чертыхаясь, поднялся, в цехе не было ни Меньшова, ни Бориса.

Немного погодя в одном из отдаленных и запустелых мест заводского двора собралась вокруг Захарыча группа членов партийной организации. Борис явился позднее, когда злополучная бумажка была уже изучена и люди, хмурясь, тщетно гадали, кто мог бы настрочить донос.

– Ну, ребята, – сияя, заговорил он, подставляя ветру вспотевшую спину, – меня только ноги выручили. Я не бежал, а мчался, как архангел Гавриил от черта. А Костька оттуда вылетел пулей. Я ему только подмигнул. Он раз! – и был таков. Ну, кого там записали?

– Да почти все наши в списке. Указано, кто какую политическую работу выполняет.

– А я?

– Ты в первую голову. Идешь третьим сверху.

Борис долго вглядывался в почерк. Складывалось впечатление, что кто-то писал левой рукой.

– Чего, ребята, гадать, – сказал За-харыч, – по всему выходит, что орудует кто-то из наших. Будем осторожны.

Предатель среди них! Это было по-страшнее черного списка. Одно имя держал Борис на уме, размышляя о случившемся. Из памяти не выходил разговор Ягушева с Яшей Жигулевым насчет тайника. Вообще, вся история со шрифтом была окутана какой-то глубокой, подозрительной тайной.

Чем больше раздумывал Борис, тем больше проникался уверенностью, что надо немедля допросить Ягушева, любым способом дознаться до истины.

На утро по заводу разнеслась весть: кто-то в ночную смену поймал Ягушева, запятнал его газовой смолой и вытолкнул в проходную. Захарыч рассердился, узнав, кто это сделал.

– Но мы же с толком сделали, – говорил ему, оправдываясь, Борис, рядом с которым, смущенно посмеиваясь, стоял Костя Меньшов. – Прежде сами измазались в саже, как черти. И допрос учинили в темном местечке. Вертелся он долго, но в конце концов признался. Черный список дал он. Спрашиваю: «А кто выдал Сашку Жигулева?» – Молчит. «Говори, гнида!» – Молчит. Тогда Костя схватил метлу, обмакнул ее в газовую смолу: «Вот тебе клеймо на вечную жизнь!» И вытолкали…

Старик Ширинкин продолжал хмуриться.

– Эту сволочь надо было на судна-рода вытащить, чтобы все знали и чтобы другим подлецам было неповадно. А вы втихую. От тебя, Борис, я не ждал.

– Мы же хотели по-хорошему, – чуть не взмолился Меньшов, – как требуют интересы дела. Но рука не стерпела. Он, как червяк, у нас в ногах извивался. Думал, мы его укокошим. Я его не шибко и мазнул. В лоб метил, но промахнулся. По щеке маленько проехало.

Захарыч махнул рукой. Ругай не ругай, дела не поправишь.

Ягушев больше не появлялся на заводе: той же ночью он куда-то уехал.

Когда Марфа Калинична узнала от Бориса, что случилось в цехе, она долго не могла успокоиться.

– Ох, ребята, какую гадюку мы сами, оказывается, приваживали к дому, – говорила она со страхом. – И кто бы мог подумать! В глаза тебе глядит и тебе же петлю вьет. А я-то, дура, уж покаюсь, не прочь была за него Зоюшку замуж выдать. Намеки он не раз подавал к тому. Думаю, сватов пошлет, ну, и с богом.

Зоя до слез сконфузилась от слов матери, а Борис пробормотал:

– Ну, уж, Марфа Калинична, выбрали кого…

Яша, глянув на него, вдруг захохотал оглушительно, и вслед за ним невольно рассмеялись и остальные.

Случай с Ягушевым стал уже забываться, когда новые более крупные события всколыхнули все Пригорье.

14. КТО ВИНОВАТ?

Администрация Пригорского завода всегда грубо и пренебрежительно обращалась с рабочими. Но с осени издевательства и унижения перешли привычные границы. Особенно свирепствовал главный управитель завода. Он без всякого стеснения пускал в ход кулаки, штрафовал и увольнял рабочих. События на заводе начались с того, что главный управитель без всякого повода уволил двух чернорабочих и в тот же день приказал сломать и выкинуть вон самодельные столики, за которыми рабочие обедали.

Тогда произошло то, чего не хотел и не мог одобрить партийный комитет. Группа рабочих учинила свой суд над управителем – вывела его из завода.

В то же утро «выведен» был и мастер Крапивин. Гроза формовщиков не успел даже выругаться. На его голову накинули мешок, а затем посадили в перемазанную глиной тачку. Скрипя, тачка покатилась через проходную. След замели метелками молодые ребята. Среди них был и Яша Жигулев.

Вскоре после этих происшествий появился приказ горного начальника:

«Ввиду непозволительного поведения рабочих в отношении администрации цехов, нахожу продолжение работ невозможным. Почему завод закрывается сегодня с трех часов дня впредь до распоряжения высшего начальства».

К вечеру в Пригорье прибыла полусотня казаков, а через день – рота солдат.

Завод не работал уже третью неделю, и никто не знал, когда его пустят. Одинокие и малосемейные начали разъезжаться по ближним заводам и рудникам. Многосемейные не решались тронуться. У кого был огород, корова, тужили меньше. Выручали картошка, капуста и молоко.

Жигулевы крепились. Но Марфа Калинична, нарезая к обеду хлеб, всякий раз виновато замечала:

– Помаленьку ешьте, ребята, на картошку больше налегайте.

Собираясь на базар, со вздохом пересчитывала она скудные сбережения. Покупая муку, вела длительный торг из-за каждой копейки.

Как-то раз Марфа Калинична повстречалась на базаре с женой Окенти-ча – Аграфеной Петровной, которая моталась у возов с мукой. Разговорились.

Отвлекаясь от своих горестей, Марфа Калинична слушала ее с сочувствием и жалостью.

– Шесть девок, по куску – так шесть кусков, – жаловалась Аграфена Петровна, – шибко трудно такой табунок кормить. Сама-то уж не ем, слезами сыта. Знать бы, что в голодный год входим, – запасти бы с лета грибов, ягод. А я не подумала. Домашность заела.