Читать книгу - "Военная знать ранней Византии - Евгений Павлович Глушанин"

например, в случае с магистром оффиций М. Клаусом[18] или с таким политическим феноменом, как евнухи[19]. Известное исключение составляет исследование о дворцовых схолах, из которых, как полагает Р. Фрэнк, пополнялась военная элита поздней античности[20]. Отчасти это относится и к монографиям Р. Мак-Маллена о воздействии военных на повседневную жизнь населения Поздней Римской империи[21] и У. Кэги о византийской военной смуте[22]. Но ни та, ни другая работы, вследствие нетрадиционности, впрочем, недостаточно мотивированной, избранных хронологических рамок, тем не менее не “закрыли” ранневизантийский период сколько-нибудь удовлетворительно[23].

На этом историографическом фоне в 1980 г. появилось единственное специальное исследование, претендовавшее на полное, во всяком случае, концептуальное, решение проблемы военной знати IV–VI вв., принадлежащее перу А. Демандта. Впервые к теме военной знати А. Демандт обратился в заключении к своей знаменитой работе о позднеримских магистрах войск. Основные положения своей концепции, выросшей из обработки большого просопографического материала, А. Демандт тезисно изложил вскоре после публикации своего “Magister militum”[24]. Нарастание “феодальных черт в военном деле Поздней Римской империи” выводилось им из следующих посылок. В период после Константина I складывается “военная аристократия тем, что все меньше семей занимали все больше руководящих постов”. Начиная со Стилихона, все наиболее значительные магистры войск Западной и Восточной империи породнились между собой и образовали шесть замкнутых фамильных групп. Браки между военной и сенаторской аристократией были редки. Законные и незаконные возможности обогащения вели к складыванию значительных имуществ у видных военачальников и, далее, к активному патронированию ими колонов и содержанию частных букеллариев. Сосредоточение в руках магистров войск политического, экономического и военного могущества привело к тому, что они монополизировали сферу военного управления, разделив тем самым власть в империи с сенаторской аристократией, традиционно доминировавшей в гражданской администрации[25].

В опубликованной в 1980 г. статье “Позднеримская военная знать” концепция А. Демандта, будучи расширенной и подкорректированной, приобрела законченную форму. В ней автор уже счел возможным говорить о едином, от Диоклетиана и до Юстиниана включительно, “военно-императорском руководящем слое”, состоявшем из породненных между собой в разных поколениях магистров войск обеих империй, императоров всех позднеантичных династий и ряда варварских племенных вождей. Последнее обстоятельство дало возможность этой особой правящей элите доминировать в дальнейшем и в средневековой Европе. Этот тезис логически подвел А. Демандта к увязыванию исследуемой им проблематики в постановочном плане с более общими теоретическими вопросами: “В военно-политическом верхушечном слое тем самым состоит социальный континуитет от поздней античности к раннему средневековью, который до сих пор не играл никакой роли в дебатах о континуитете, но, пожалуй, заслуживает внимания”. Отказываясь считать позднюю античность феодализмом и рассуждая об инфляции терминов, А. Демандт тем не менее находит то, что роднит, по его мнению, позднеримскую и раннефеодальную знать: доминирование личных связей над государственными структурами. По А. Демандту, проникновение личных связей не было для поздней античности чем-то новым; оно уже трижды имело место в предшествующие эпохи. Речь здесь идет о “продукте распада государственного авторитета: ранней царской власти, классической республики, августова принципата и теперь диоклетиано-константинова домината”, И резюмирует свою концепцию автор указанием на место и роль военной аристократии в позднеантичном обществе: “Позднеримская военная знать посредством своих фамильных связей, поместий и вооруженных свит достигла социального положения, которое обеспечивало ей наследственное политическое влияние”[26].

Таким образом, концепция А. Демандта в известной мере явилась логическим следствием и в какой-то степени завершением одного из сложившихся в историографии направлений и методов изучения места армейского командования в римском обществе и государстве. К сильным сторонам концепции относится стремление расширить “анкету” военной знати и увязать все ее параметры с общими социальными процессами Поздней империи: наследственным профессиональным корпоративизмом, варваризацией армии, структурными особенностями позднеантичного государственного аппарата и т. д. Но в той же мере, в какой концепция А. Демандта стала продуктом институционно-правового моделирования отдельных явлений позднеантичной социальной структуры и политической организации, она разделила и ряд свойственных этому методу недостатков. Прежде всего, модель военной знати А. Демандта в качестве особой постоянной правящей элиты строится методом одновременного увязывания (что, кстати, также постоянно делается в историографии) материала как разных эпох, так и разных регионов позднеантичной цивилизации, и, наоборот, эта идеальная модель экстраполируется в равной степени на все периоды существования обеих империй, без учета каких-то локальных особенностей и конкретно складывавшихся социально-политических ситуаций. Отсюда автору позднеантичная военная знать видится в качестве общеимперской и наследственно-стабильной.

Представляется, однако, что проблема позднеантичной военной знати является проблемой ее реальной исторической эволюции. Поэтому более оправданным методом ее изучения, на наш взгляд, должно быть поэтапное исследование положения армейской верхушки на фоне социально-политических, военных, экономических, административных изменений, протекавших в жизни империи с IV по VI вв. Просопографические сведения, иными словами, нуждаются в историческом комментарии.

Метод поэтапного анализа позднеантичной военной знати безусловно предполагает соотнесение изучаемого материала с какой-то определенной хронологической периодизацией и с имеющимися в науке представлениями как о стадиальной сущности позднеримской цивилизации в целом, так и о содержании каждой отдельной фазы ее внутреннего развития. Меньшей сложностью в этом смысле представляется конечное увязывание выстроенной на основе всего исследуемого материала модели военной знати ранней Византии с общими оценками характера общества IV–VI вв., соответственно как еще античного, точнее позднеантичного[27], либо уже феодального[28]. Гораздо труднее представляется наложение указанной проблематики на какую-либо из уже “наработанных” в историографии хронологических схем позднеримского и ранневизантийского общества, поскольку каждая из имеющихся схем избирает из широкого разброса как формальных, так и функциональных критериев лишь ту их часть, которая соответствует ее объекту анализа. В самом деле, при написании общих трудов по позднеантичной истории чаще всего хронология периодизируется веками, эпохами, правлениями отдельных императоров. Работы по социально-экономической истории IV–VI вв. оперирует такими фундаментальными категориями, определяющими ее внутреннее развитие, как, например, колонат, магнатское или императорское землевладение, производственная роль рабства. Исследования по политической истории измеряют время сменой правящих группировок, мятежами, завоеваниями и т. д. То же самое относится к административной (схизмы, соборы), военной (нашествия, конфликты, армейские реформы), культурологической (“возрождения”, “золотые века”, “упадки”, “подъемы”), периодизационным схемам, которые зачастую плохо соотносятся друг с другом[29]. Более всеобъемлющий, системный анализ позднеримской и ранневизантийской цивилизации с соответствующей “системной” периодизацией позднеантичной истории, не будучи относительно новым явлением в историографии[30], прокладывает себе дорогу медленнее, поскольку он прямо зависит от состояния современных динамично меняющихся представлений об отдельных реалиях и “срезах” общества IV–VI вв. Например, на уровне более четкого уяснения конкретных этапов сложного и длительного процесса размежевания позднеантичного Запада и Востока, требующего учета массы разнохарактерных факторов, концептуальная периодизация, как показало исследование А. Пабст о divisio regni, отраженном сознанием и идейными установками современников[31], все еще далека