Читать книгу - "Гибель С. А. Есенина. Исследование версии самоубийства - Андрей Васильевич Крусанов"

обезьяньих лапах большевизма и советчины он чувствовал себя, как гость в публичном доме. <…> Ведь это, милостивые государи, уже третий поэт, который задохнулся в ваших обезьяньих лапах: Гумилева вы убили, Блока уморили голодом, а Есенина довели до веревки»[14]. Другие эмигрантские литераторы утверждали, что смерть Есенина — это «страшная смерть загубленного революцией маленького человека»[15]; «А. Воронский считает, что Есенин погиб оттого, что не мог приспособиться к переходным дням, что он тосковал по огненному лику революции. Но не оттого ли, вернее, погиб он, что понял наконец, что от всей революции, во всех ее обликах, по собственному его выражению, — „так чадит мертвечиной“? <…> Истинный поэт не может петь в неволе, а воли у Есенина не было»[16]. Критик А. Левинсон создал вокруг смерти Есенина миф, будто тот покончил с собой «из-за потери чувства веры в чудо революции, которое должно было возродить вселенную. <…> Он вложил всю свою веру в этот искупительный большевизм — в этого спасителя мира. Он вообразил себя предназначенным провозгласить светлую истину, предвестником, едва ли не Мессией. <…> Есенин вложил свои великодушные иллюзии в стихи поразительной красоты. Разочаровавшись, он убил себя»[17].

Такие социологические, политические и «философические» объяснения, по сути, мало что объясняли и, по-видимому, мало кого удовлетворяли. Писатель И. В. Евдокимов записал в дневнике (31 декабря 1925): «Пытаюсь объяснить смерть — почему этот земной счастливец, первый поэт нашей гигантской страны, общий любимец, красивый, прекрасный, заласканный женской и мужской любовью, с поднимающеюся все выше и выше славой, вдруг так внезапно конча<ет> жизнь? Ведь это было же внешне полное земное счастье! Вскрытие дало нормальный мозг. Кончил с собой, будучи трезвым. И всего-навсего прожил 31 <так!> год. Пытаются объяснить смерть — и не могут, и пишут жалкие слова»[18].

Некоторые журналисты винили во всем богему.

Смерть Есенина, безусловно, явление не случайное, а глубоко коренящееся в нравах и обычаях той литературно-худож<ественной> богемы, которая в лице своих некоторых представителей мнит себя верхушкой искусства, а на самом деле плетется в хвосте общественности[19].

По кабакам, ресторанам, пивным и ночным кофейням растратил он <Есенин> вконец свои силы и, оставшись без семьи, друзей, без какой-либо веры, не смог жить[20].

Он любил революцию и не понимал ее, забываясь, он окунулся в жизнь богемы, безалаберную и горячую, и богема скосила его[21].

Проклятое наследие богемы, в которой несколько лет горела нездоровым огнем жизнь Есенина, не погубив Есенина — творческую личность, оказалось сильнее Есенина — человека[22].

Писатель Б. А. Лавренев также возлагал ответственность за гибель поэта на богему, конкретно на имажинистов[23] и персонально на А. Б. Мариенгофа и А. Б. Кусикова[24]. Мариенгоф перекладывал ответственность на А. Дункан[25]. Впрочем, в этом он был не одинок. По свидетельству нью-йоркской газеты «Русский голос» о смерти Есенина, «в писательских и интеллигентских кругах в этой трагедии обвиняют бывшую американскую жену поэта танцовщицу Айседору Дункан. Они заявляют, что последняя ввела и без того больного поэта в круг богемной жизни, усилила в нем страсть к спиртным напиткам»[26].

Что касается богемы, то ее представители пытались объяснить самоубийство Есенина недостаточным вниманием к нему друзей и современников. Так, журналист Г. Ф. Устинов предполагал следующее:

В тот самый день, в последний день его жизни, Есенин, может быть, так же играл, но заигрался. Мог ли он думать, что будет забыта записка с его собственной кровью написанным стихотворением: «До свиданья, друг мой, до свиданья»? Но она роковым образом была забыта. <…> Не был ли уверен Есенин, что записка с его стихотворением прочитана нами, но что мы не обратили на него внимания, предоставив ему полную возможность и полную волю делать с собою, что ему угодно? Это для мнительного и подозрительного Есенина было бы ударом:

— Значит, тут меня никто не любит! Значит, я не нужен никому![27]

Рюрик Ивнев формулировал ту же мысль несколько иначе.

Есенин, проживший внешне блестящую и пеструю жизнь, которой любовались многие и которой многие завидовали, вдруг, в один ужасный момент почувствовал, что он живет не настоящей, а картонной жизнью, что вокруг него одни декорации — пусть золоченые, богатые и пышные, но… пахнут они пылью, и изнанка их скучна, сера…

Он начал задыхаться. Ему захотелось человеческого тепла, которого он не нашел вокруг себя потому, что он сам никогда его не излучал. И тогда… произошло то, что произошло. Он умер или, как сказал Клюев, «казнил самого себя»[28].

Своя точка зрения была у В. Г. Шершеневича:

Когда Есенин после своего возвращения <из-за границы> устроил в Москве вечер, он не набрал и половины аудитории небольшого зала Политехнического музея, где всего помещается 1000 человек. Есенин выпускает новые книги. Книжки не расходятся, не видят потребителя. Есенин говорит всем нам, что он не понимает, что же ему делать. То, чему он отдал всю жизнь, оказывается ненужным. Трагедия сгущается и сгущается. Много раз в статьях, письмах спрашивают, не мы ли, не друзья ли его, были виноваты в его смерти. Нет, товарищи, не мы, а читатели, которые только после смерти полюбили Есенина, которые сейчас приходят и слушают каждое слово о нем. <…> Современники виноваты в его смерти[29].

В этих объяснениях просматривается скорее приписывание Есенину тех проблем, которые мучили не столько Есенина, сколько его друзей. Сами мемуаристы переживали эти проблемы, но продолжали жить с ними.

Высказывалась версия о внезапном помешательстве Есенина. Так, А. Дункан считала, что Есенин «покончил с собой в припадке временного сумасшествия»[30]. Такая же мысль высказывалась в воспоминаниях Е. А. Устиновой, которая никак не могла примирить широкие творческие планы, развивавшиеся Есениным накануне рокового дня, с его неожиданной смертью[31]. Но эта версия противоречила утверждению официальной газеты «Правда» — будто самоубийство Есенина являлось «выполнением давно задуманной мысли».

Впоследствии версия «внезапного помешательства» преобразовалась в утверждение о длительной душевной болезни. Так, А. Е. Крученых прямо утверждал: «Самоубийство было трагическим завершением душевной болезни»[32]. К такому же выводу пришел психиатр И. Б. Галант. Он считал, что «Есенин был не только душевнобольной человек, но и душевнобольной поэт и, вероятнее всего, что поэт наш наложил на себя руки в припадке заострившегося своего психоза. <…> Я склонен думать, что самые глубокие корни самоубийства Есенина можно найти в одном только хроническом его алкоголизме»