Читать книгу - "Книжные магазины - Хорхе Каррион"

текстов. Познания бродячего торговца, не имеющего разрешения на открытие собственного магазина, оказываются обширнее знаний любого специалиста и любого библиотекаря. Его импровизированный книжный, расположившийся на столе, всегда одном и том же, в кафе Glück – это храм, в который совершают паломничество любители и собиратели книг, а также все те, кто не смог найти искомые библиографические сведения в официальных источниках. Так, в студенческие годы, после тщетных поисков в библиотеке, рассказчик оказывается однажды у легендарного столика благодаря товарищу по университету – проводнику, указавшему сокровенное место, не обозначенное ни в путеводителях, ни на картах и известное лишь посвященным.

«Мендель-букинист» вписывается в ряд тех книг ХХ века, где речь идет об отношениях между памятью и чтением. Этот ряд можно было бы открыть «Бумажным миром» Луиджи Пиранделло (1909), а завершить «Энциклопедией мертвых (целой жизни)» Данило Киша (1981), включив в него помимо новеллы Цвейга три вещи, написанные Хорхе Луисом Борхесом в середине прошлого века. Потому что в творчестве Борхеса старая металитературная традиция обретает такую зрелость, такую запредельность, которая заставляет нас воспринимать всех тех, кто ему предшествовал и за ним следовал, как провозвестников и наследников. «Вавилонская библиотека» 1941 года описывает гипертекстуальный мир в виде библиотеки-улья: он лишен смысла, литература в нем представляет собой исключительно дешифровку (это кажется парадоксом: в рассказе Борхеса чтение ради удовольствия оказывается под запретом). «Алеф», опубликованный в журнале Sur[7] четыре года спустя, строится вокруг вопроса, как воспринимать превращение Вавилонской библиотеки в крохотную сферу, где сгущается все пространство и все время, и касается прежде всего возможности перевести чтение в поэму, в язык, который сделает полезным существование необыкновенного алефа. Однако ближе всего к Цвейгу Борхесов «Фунес, помнящий», где главный герой, обретающийся на задворках западной цивилизации, воплощает собой, подобно Менделю, гения памяти:

Вавилон, Лондон и Нью-Йорк своим яростным блеском поражают воображение человеческое; однако никто в этих кишащих людьми башнях или на этих мятущихся улицах не испытывал столь непрестанного жара и гнета реальности, как тот, что обрушивался денно и нощно на бедного Иренео в его убогом южноамериканском предместье[8].

Как и Мендель, Фунес не получает удовольствия от своей удивительной способности запоминать. Для них читать не означает находить доводы, следить за судьбами, вникать в психологию, выявлять, сопоставлять, думать, ощущать всеми фибрами души страх и наслаждение. Как это будет происходить сорок четыре года спустя с Номером 5, роботом из фильма «Короткое замыкание», чтение для них – поглощение данных, облако ярлыков, индексирование и обработка информации; желание этому процессу чуждо. Рассказы Цвейга и Борхеса полностью дополняют друг друга: старик и юноша, полная память о книгах и исчерпывающая память о мире, Вавилонская библиотека в одном-единственном мозгу и алеф в одной-единственной памяти, два героя, объединенные тем, что оба живут в бедности и отчуждении.

Пиранделло в «Бумажном мире» представляет другую картину чтения, картину, пронизанную бедностью и одержимостью. Но Баличчи, пристрастившийся к чтению настолько, что его кожа обрела цвет и текстуру бумаги, погрязший в долгах из-за своей страсти, постепенно слепнет: «Вот он, весь его мир! А ему в нем больше не жить, разве что в той степени, в какой поможет память!»[9] Окруженный осязаемой реальностью, томами, неупорядоченными, словно детали «Тетриса», он решает нанять кого-нибудь для каталогизации этих книг, наведения порядка в его библиотеке, для того, чтобы «извлечь из хаоса» его мир. Однако и после этого, не способный читать, он чувствует себя неполноценным, сиротой. Он нанимает чтицу, Тильде Пальоккини, но его раздражает ее голос, ее интонация, и они приходят к решению, что читать она должна тихим голосом, почти беззвучно, чтобы он мог воскрешать в памяти, вслед мелькающим строкам и страницам, собственное чтение, оставшееся в прошлом. Весь его мир оказывается упорядоченным в воспоминании.

Мир, который можно объять, уменьшенный благодаря метафоре библиотеки, книжного магазина на столике кафе или фотографической памяти, мир, который можно описать и картографировать.

Неслучайно герой новеллы Киша «Энциклопедия мертвых (целая жизнь)» – как раз топограф. Вся его жизнь до мелочей была подчинена своего рода секте или группе безымянных эрудитов, с конца XVIII века занимавшихся – независимо от деятелей Просвещения – собственной энциклопедической работой по розыску всех тех исторических персонажей, которых не найти ни в одной из энциклопедий, изданных, известных, имеющихся в библиотеках. Поэтому в некоей северной библиотеке существуют залы энциклопедии мертвых. Каждый зал посвящен одной из букв алфавита, каждый том прикован цепью к своей полке, и его нельзя ни скопировать, ни воспроизвести: они лишь предметы выборочного чтения, жертвы мгновенного забвения.

«Моя память, сэр, похожа на вместилище мусора», – говорит Фунес. Борхес всегда повествует о провале: те три чуда, что он рисует в своем воображении, обречены на смерть или на абсурд. Мы уже знаем, какие глупые стихи Карлос Архентино сумел написать на основе невероятного алефа, из обладания которым он не извлек ни малейшей пользы. И библиотекарь Борхеса, неутомимо странствовавший по закоулкам библиотеки, в старости перечисляет все незыблемые убеждения и надежды, которые человечество теряло на протяжении веков, и в конце утверждает: «Я знаю места, где молодежь поклоняется книгам и с пылом язычников целует страницы, не умея прочесть при этом ни буквы». Той же горечью пронизаны все названные нами вещи: герой Пиранделло слепнет, Мендель умер, Вавилонская библиотека теряет обитателей из-за легочных заболеваний и самоубийств, Беатрис Витербо скончалась, отец Борхеса болен, Фунес скончался от воспаления легких, отец рассказчицы Киша тоже исчез. Эти шесть произведений объединяет боль – боль человека и мира: «Невыразимо меланхоличная память: иногда я много раз проходил по вычищенным коридорам и лестницам, не встречая ни единого библиотекаря».

Поэтому меня неприятно поразило, когда я увидел этот мраморный стол Якоба Менделя – былое прибежище оракула – опустелым, как могильная плита. Только теперь, в более зрелые годы, я понял, как много исчезает с уходом каждого такого человека, – прежде всего потому, что все неповторимое день ото дня становится все драгоценнее в нашем обреченном на однообразие мире.

Его необыкновенную природу, говорит Цвейг, можно было раскрыть только через примеры. Чтобы рассказать об алефе, Борхес обращается к хаотичному перечислению отдельных фрагментов существа, способного обрабатывать универсальное. Киш, писатель, творивший после Борхеса, настаивает на том, что каждый приводимый пример является лишь малой частью материала, обозначенного безымянными мудрецами. Столик в уличном кафе может быть крохотным ключиком от двери в одно из измерений, которые накладываются друг на