Читать книгу - "Записки отчаяния - Иван Александрович Валуев"

инстинкт самосохранения подсказал мне дипломатический выход из ситуации. И я предложил своему знакомому купить свою жизнь на все деньги, что имел. А именно на двести гривен. Мой знакомый согласился. И достиг колоссального апофеоза цинизма, что с мефистофельской улыбкой ещё умудрился дать мне сдачу в пятьдесят гривен. То есть, этот красавчик оценил мою жизнь ещё дешевле, чем предложил я. И скажу честно, я не ожидал, что найдётся такой плохой человек во всем мире, чтобы вбить меня окончательно в дно. Я опешил. Но у меня не было сил ругаться с ним. Поэтому я просто начал драться посреди рынка. Люди даже не замечали нас. Так мы убого бились. Нет. После этого я купил себе и ему мороженое, которое мы прикладывали к ушибам на лице. Мы стали общаться еще лучше. Но, к сожалению, неумолимое время уничтожило наши отношения…

                        ***

Это был конец сурового февраля. Снег то выпадал при минус двадцати, то таял при плюс пяти. Мы с любимой возвращались с работы домой. Сквозь сон, суету в маршрутке и дурные мысли мы оказались на остановке недалеко от дома. Пока мы шли от остановки к дому, к нам привязалась дворовая собачонка. Она была похожа шерстью и мордой на лабрадора среднего возраста. Как бы мы не сворачивали, она продолжала бежать рядом с нами. И даже когда мы остановились, она стояла неподалеку, и глазела на нас, высунув язык. Мы старались отогнать ее от себя. Но так как мы оба имели добродушные и жалостливые характеры, тем более, когда перед нами такое очаровательное животное с шерстяной юбочкой на задних лапках, нам было не под силу прогнать собачку. Она семенила рядом и поглядывала на нас. А мы переглядывались с возлюбленной жалостливыми взглядами. Около нашего дома постоянно ошивались местные братии прикормленных дворняг. Их было с десяток, и все они были большими. Когда мы уже подошли к дому, вся эта свора накинулась на нашу новую спутницу. Они бешено лаяли, кидались и снова отпрыгивали, старались укусить. А наша спутница инстинктивно отбегала и снова подбегала к нам. Ее глаза словно говорили: “Кто они? Что это такое? Я не понимаю, за что?” У человека порой в обществе тоже появляются такие вопросы… Отогнать злых собак у нас не получалось. Они и нас бесстрашно бросались. Вся эта агрессивная ситуация продолжалась, пока мы не свернули за угол дома. Собаки еще гавкали, но не решались заходить за угол дома. Наша спутница безмятежно шла рядом с нами. Моя любовь со слезами на глазах просила взять собаку домой. Но по договору арендодателей квартиры, мы не имели права заводить живность… Я был бессилен… И когда собака поняла это, она остановилась, но продолжала провожать нас стеклянным взглядом… Я едва смог успокоить девушку и увести с собой. Я не давал девушке смотреть назад, а сам посматривал в эти блестящие глаза, полные надежды… Когда мы подошли к двери своего подъезда, собака на углу дома посмотрела на нас своим красноречивым и понимающим взглядом, который говорил: “И тут такие же люди… Ну и ладно… Мне не привыкать…” Она резко развернулась, затрясла своей шерстяной юбочкой и быстро скрылась…

                        ***

Свет не попадает больше мне на стол

За окном гремит. Снова грозы…

В руках остатки моей прозы

И незаконченный роман

О силе жизни одной розы.

В ветрах уныло веет правдой

Но истина звучит милей

А ее путь похож с бравадой

Людей с диковинных далей

Вода дождей невозмутимо льется вниз

Как будто что-то обновляя

Похожая на моря бриз

Что остров скуки омывает....

Не виданная мера лунных слов

В порывах вдохновенья

Не нарушит твоих снов

И как по знаку проведенья

Разрушит цепь твоих оков…

                        ***

В общественном транспорте очень часто попадаешь под град деструктивных разговоров. Небо затянуло серым куполом, а солнце сверху греет этот купол. И все мы варимся в одном большом вакууме, пока преодолеваем дорогу и время… В троллейбусе позади меня сидели очень экстравагантные женщины за пятьдесят с лишним лет. Цветовая гамма их стиля могла свести художника с ума. Я оценил все это, когда вошел в транспорт и присел на свободное место, специально поближе к этим красоткам. Неподалеку еще сидел один старик с каким-то яростным выражением глаз, которые виднелись из под густых седых бровей. Я не знаю откуда женщины черпали темы для разговоров, но, по-видимому каждый думал о своем и просто в слух высказывал это.

– Эта ничтожная пенсия. За нее хлеба не напасешься. А депутаты думают, как бы уехать за кордон с нашими миллиардами. – говорит одна.

– Ага. Мне Светка, соседка моя, сестра Олежки Гуревича… Ой, вот он прекрасный мужчина… Так Светка говорит, что уже не раз пыталась прыгнуть с балкона…

– Вы что?! Верите Светке? Она же живет на первом этаже, под вами как раз. И балкона у нее нет. Это же соседка Ваша.

– Так я ж и говорю, пыталась. Но не получалось. Дважды.

Они помолчали пару секунд.

– Сон мне снился, – начала первая, – Пашка кабана домой принес. И через два года он машину купил. Иномарку…

– Ага, ага. – кивает другая. – А мой Володя, помню, дом построил. А потом и сгорел вместе с домом. Еще Валька тогда холодец делала, ей не хватало желатина. Как сейчас помню было. Скверный у нее холодец…

– Дура ты старая! – закричал на весь троллейбус дед, что меня аж передернуло всего. – Володя уехал работать! А ты его за день уже третий раз сжигаешь! Вообще умом тронулось?! Сидела бы и молчала!

Женщины округлили свои глаза и впредь весь свой оставшийся путь молчали, спокойно глядя в окошко. А дед, после своего монолога, отчетливо пробурчал себе под нос: «Светка, Светка… Как бы не я, уже б давно перекинулась через балкон…»

И только одному Богу было известно, насколько крепко дед удерживает Светку…

                        ***

Рим пал… Карфаген пал… И у Виктора Степановича тоже пал… Он не думал, что это будет последнее его фиаско из всех страдальческий моментов его жизни. Об этом смешно говорить, но не думать. Так и он. Говорил, но не думал. В пределах комнаты, где он находился, не было пространства для лишних дум. Поэтому он думал о работе. Так было легче, так было нужно. Лампа накаливания озаряла его бумаги, исписанные каллиграфическим почерком о том, чего он сам не знал. Временами он нервно посмеивался, но сам себя останавливал, потому что знал, что нервничать нельзя. Да