Читать книгу - "Оруэлл - Юрий Георгиевич Фельштинский"

других британцах нежелательных пришельцев. Он «казался странным… но в перспективе он был способен вписаться в наш круг»130, сказал о Блэре один из сослуживцев. «Вписаться в круг», до мозга костей пропитанный колониалистскими и расистскими предрассудками, Блэру было нелегко. Спустя годы Оруэлл писал: «В Бирме я слышал расовые теории, которые были явно менее жестокими, чем гитлеровские теории по отношению к евреям, но определенно не менее идиотскими»131.

Приходилось держать язык за зубами и тщательно выбирать тех, с кем можно общаться. Блэр всё глубже понимал, что существует отвратительное «двоемыслие», до определенной степени неизбежное, и если не ограничить его доступ к собственной душе, оно может дать самые отвратительные всходы. Внутренне сопротивляясь «двоемыслию», Блэр предпочитал вести разговоры с сослуживцами и другими европейцами на отвлеченные темы.

Он вспоминал мудрые, по его мнению, слова лорда Артура Бальфура, являвшегося в свое время премьером, а потом министром иностранных дел, проведшего на вершине британской политической жизни почти полвека: «Лучше самоуправление, чем хорошее управление». Эрик всё более убеждался, что автократическое управление колониями разлагает самих правителей, способствует консервации отсталости и нищеты местного населения и укоренению расовых предрассудков, которые дополняют классовые и становятся их составной частью.

Очень показательны откровения писателя, через годы ставшие достоянием публики: «Я вспоминаю ночь, проведенную в поезде с человеком из Службы образования… Было невозможно спать из-за жары, и мы провели ночь в разговоре… Мы проклинали Британскую империю. Проклинали ее как люди умные, знающие ее изнутри. И мы классно себя чувствовали при этом. Мы обсуждали запретные темы. И когда при тусклом утреннем свете поезд вполз в Мандалай, мы расстались, чувствую себя виноватыми, как какая-то пара, пошедшая на супружескую измену»132.

Вопреки первоначальной догме о «бремени белого человека», всё больше терявшей вес в глазах Блэра, колониальная система, по его мнению, не способствовала развитию местной промышленности и торговли, коррумпировала и местное население, и самих колонизаторов. Но подобные мысли в эти годы вслух обычно не высказывались, тем более в пределах самой колонии. Блэр смог научиться держать язык за зубами. Он был переведен из болотистой местности в дельте Иравади в Туанте – более комфортный с точки зрения климатических условий пригород столицы Бирмы, всего в 20 километрах от центра города. К тому же Туанте был значительно более спокойным местом в смысле преступности.

Отчасти перевод был связан с тем, что Эрик подхватил лихорадку денге – тяжелое заразное заболевание, переносимое москитами. Все мучительные признаки денге были налицо: озноб, высокая температура, сильные боли в суставах, резкий упадок сил, волдыри по всему телу, кровоточащие при малейшем прикосновении. Иногда лихорадка денге сопровождалась осложнениями, бывали и смертельные случаи. Но у Блэра всё обошлось – через две недели он стал выздоравливать, а встав на ноги, подал рапорт о переводе в более цивилизованное место, который был удовлетворен.

Под Рангуном Блэр продолжал исправно служить и даже стал завсегдатаем местного клуба для белых133. Позже в романе о Бирме он писал: «Клуб европейцев – духовная цитадель верховной власти, рай, по которому томится вся чиновная и торговая туземная знать». Что собой представляла эта «цитадель», видно из следующих строк того же романа:

«Обшитый досками, пропахший гнилью клуб вмещал всего четыре комнаты. Одну занимала обреченная чахнуть в безлюдье “читальня” с пятью сотнями заплесневевших романов, другую загромождал ветхий и грязноватый бильярдный стол, довольно редко привлекавший игроков, ибо тучами налетавшая, жужжавшая вокруг ламп мошкара беспрерывно валилась на голову. Имелась еще комната для карточной игры и, наконец – “салон”, с веранды которого открывался вид на реку, хотя сейчас, ввиду палящего солнца, все проемы были завешены циновками. Салон представлял собой неуютный зальчик, устланный кокосовыми половиками, обставленный плетеными стульями и столами с россыпью иллюстрированных журналов, густо украшенный по стенам всякой восточной “китаезой” и вилками рогов здешних оленей. Свисавшее с потолка опахало лениво пошевеливало в жарком воздухе столбы пыли»[16].

Эрик посещал клуб, выполняя нелегкую повинность, хотя не подавал вида, что эта процедура ему в тягость.

Пребывание в Туанте почти превратило Эрика Блэра в колониального аристократа. Не исключено, что, если бы служба в этом городишке затянулась, писатель Оруэлл так и не появился бы на свет, а полицейский чиновник Блэр, прослужив несколько десятков лет, благополучно вышел бы на пенсию и возвратился в Англию доживать свои годы в относительном довольстве и удовлетворении собой. Действительно, в его распоряжении находился целый штат сержантов и рядовых, дисциплинированно исполнявших приказания начальника. Согласно штатному расписанию трое слуг занимались его бытом, причем между ними было строгое разделение труда: один распоряжался одеждой и прибирал постель, другой убирал домашнее помещение и выносил мусор, третий готовил пищу134. Учитывая непритязательность Блэра, работы у слуг было немного.

Но Эрик старался не поддаваться мещанской тяге к колониальной праздности. Главное, чем привлекала работа поблизости от Рангуна, – возможность поехать в центр города, побывать в неплохой библиотеке и в книжном магазине. Магазин фирмы «Смарт и Мукердум» был крупнейшим в Бирме и имел известность среди той части проживавших здесь европейцев, у которых было желание читать. К Блэру это относилось в особой степени.

Перед будущим писателем с новых сторон открывался мир английской и зарубежной литературы. Он приобрел и прочитал «Войну и мир» Л. Н. Толстого (позже Оруэлл во многих своих статьях проводил сравнения Толстого с Диккенсом). С немалым интересом полицейский офицер познакомился также с произведениями Дэвида Лоуренса, одного из наиболее известных английских писателей начала ХХ века, автора психологического романа «Влюбленные женщины», в котором содержался призыв открыться «инстинктивным природным силам» и отказаться от рационализма, господствовавшего в литературе минувшего века. Пуританские критики обрушивались на Лоуренса, считая его произведения непристойными, что тем более обостряло интерес к ним молодого человека.

Правда, иногда Блэр приобретал и такие книги, которые оказывались пустышками. Однако уважение к печатному слову не позволяло просто выбросить их или подарить кому-то. Все купленные в Бирме издания он позже перевез в Великобританию, хотя шутил, что некоторым книгам лучше было бы не просуществовать несколько дождливых сезонов135.

За текущими событиями следить было трудно. Радио только появлялось, лондонские газеты прибывали в Рангун на попутных кораблях с месячным опозданием. Блэр, правда, подписался на леволиберальный и даже слывший умеренно-социалистическим журнал «Адельфи», но первые же полученные номера показались ему невероятно скучными, и он, лишь бегло перелистав следующие выпуски, использовал их в качестве мишеней для стрельбы: журнал прикреплялся к дереву, а затем неудовлетворенный читатель с удовольствием «расстреливал» его из пистолета.

Через некоторое время Блэра вновь отправили в провинцию (как уже говорилось, такая ротация была принята в колониальной полицейской службе) – в город Маулмейн, где было значительно больше белых, в том числе