Читать книгу - "Внутренний рассказчик. Как наука о мозге помогает сочинять захватывающие истории - Уилл Сторр"

течение пятидесяти лет и в целом настолько сфокусировались на себе, что почувствовали необходимость предупредить всех об опасности чрезмерного себялюбия историей о Нарциссе. Концепция индивида, самого являющегося вместилищем собственной силы и способного выбирать ту жизнь, которую он считает нужной, вместо того чтобы влачить существование под сапогом тиранов, судьбы и богов, стала революционной. Она «изменила понимание причины и следствия», пишет психолог Виктор Стречер, и «ознаменовала начало важного этапа в развитии западной цивилизации»[146].

Сравните этого напористого свободолюбивого субъекта с тем, что зародился на Востоке. Пологоволнистый плодородный ландшафт Древнего Китая как нельзя лучше подходил для коллективных начинаний. Для того чтобы свести концы с концами здесь, вероятно, стоило быть частью какой-нибудь многочисленной общности тех, кто выращивает рис или пшеницу, или работать над крупным проектом оросительной системы. Лучший способ контролировать реальность здесь – обеспечить успех своей группы, а не отдельных личностей. Иными словами, не высовываться и работать на команду. Подобная коллективная теория управления привела к коллективному же личностному идеалу. Согласно «Аналектам Конфуция», «благородный муж» не должен хвастаться своей добродетелью. Ему надлежит поддерживать благостную гармонию и стремиться к согласию с самим собой и с другими людьми. Едва ли этот муж походит на напористого человека, появившегося в семи тысячах километров к западу.

Для греков контроль над реальностью осуществлялся через индивида. Для китайцев – через коллектив. Греки полагали, что реальность составлена из отдельных независимых частей. Китайцы воспринимали ее как клубок взаимосвязанных сил. Различия в восприятии мира привели к появлению различных форм историй. Греческие мифы обычно состоят из трех актов – аристотелевских начала, середины и конца, – которые с функциональной точки зрения можно описать как кризис, преодоление и разрешение. В мифах часто рассказывается о героях-одиночках, побеждающих ужасных чудовищ и возвращающихся домой с сокровищами.

Это была пропаганда индивидуализма, убеждавшая в том, что один храбрый человек действительно способен изменить многое. Подобные сюжетные структуры удивительно быстро усваиваются детьми в западной культуре. В ответ на просьбу придумать историю одна трехлетняя девочка из США выдала идеальную последовательность кризиса, борьбы, развязки: «Бэтмен отошел от своей мамы. Мама сказала ему: „Вернись, вернись“. Он потерялся, и мама не может его найти. Он побежал домой, вот так. Он ел маффины и сидел у мамы на коленях. Потом он пошел отдыхать»[147].

В Древнем Китае истории были не такими. Система настолько была лишена индивидуализма, что за две тысячи лет там не появилось по сути ни одной автобиографии[148]. Даже когда они наконец возникли, герои этих историй были, как правило, лишены голоса и позиции рассказчика, а само повествование велось не из центра жизни героя, а как будто он наблюдал за самим собой откуда-то со стороны. Вместо того чтобы придерживаться прямолинейной причинно-следственной структуры, восточная литература часто прибегает к форме, использованной Рюноскэ Акутагавой в рассказе «В чаще», в котором обстоятельства убийства описываются с позиций нескольких свидетелей: дровосека, монаха, стражника, старухи, обвиняемого, вдовы убитого и, наконец, духа самого убитого, с которым вступает в контакт прорицательница. Все эти свидетельства в той или иной степени противоречат друг другу, и читателю ничего не остается, кроме как самому разбираться в значении происходящего.

В таких историях, по словам психолога Уйчол Кима, «никогда не дается четкого ответа. Там нет концовки. Нет „и жили они долго и счастливо“. Вы остаетесь наедине с вопросом, на который предстоит отвечать вам самим. В этом и заключается удовольствие». Некоторые восточные сказки все-таки акцентировали свое внимание на индивиде, но и в них статус героя, как правило, зарабатывался подвигами, приносящими коллективную пользу. «На Западе герой сражается со злом, правда торжествует, а любовь побеждает всех, – отмечает профессор Ким. – В Азии героем становится человек, готовый пойти на жертвы и заботящийся о своей семье, обществе и стране»[149].

Японская форма повествования, известная как кисётэнкэцу, состоит из четырех актов. В первом акте (ki) мы знакомимся с персонажами, во втором акте (sho) происходят какие-нибудь события, в третьем акте (ten) случается неожиданный или даже, на первый взгляд, вовсе не связанный с основными событиями поворот, и, наконец, в последнем акте (ketsu) нам в форме открытой концовки предлагается самостоятельно найти гармонию во всем произошедшем. «Одна из наиболее сбивающих с толку особенностей таких историй – это отсутствие концовки, – утверждает Ким. – Но в жизни нет простых, очевидных ответов. Вы должны сами их найти».

В то время пока на Западе наслаждаются историями о личных подвигах и триумфах, на Востоке получают удовольствие от поиска гармонии в повествовании.

Культурные отличия отражают разные подходы к изменениям. При угрозе неожиданных изменений представители западной культуры в попытке вернуть контроль пойдут войной на эти новые элементы реальности и попытаются приручить их; на Востоке в аналогичной ситуации будет предпринята попытка вернуть непокорные силы в лоно общей гармонии, где все сущее тесно взаимосвязано и существует неразрывно. Что объединяет две культуры, так это понимание важнейшего предназначения историй. Истории учат управлять реальностью.

2.5. Строение несовершенной личности; момент зажигания

Нам со всеми нашими особенностями и недостатками требуется время, чтобы осознать свое место во Вселенной. Сначала мы распознаем свой образ в зеркале. Взрослые рассказывают нам истории о прошлом и настоящем, о происходящем вокруг нас и нашем месте во всем этом. Постепенно мы начинаем дополнять истории о себе собственными действиями. Мы понимаем, что направлены на достижение целей – мы хотим чего-то и пытаемся этого добиться. Мы догадываемся, что окружающие тоже преследуют свои цели. Мы осознаём себя внутри определенных категорий людей – девочка, мальчик, работяга – и понимаем, что в связи с этим другие ожидают от нас соответствующего поведения. У нас есть опыт и способности, и мы действуем. Разные истории в нашей памяти медленно начинаются соединяться и сливаться в одну, образуя сюжет, имеющий свои тему и характер. Наконец, в подростковом возрасте, пишет психолог Дэн Макадамс, мы стараемся воспринимать нашу жизнь как «основополагающее повествование, воссоздавая наше прошлое и воображая будущее таким образом, чтобы придать ему видимость осмысленности, согласованности и значимости»[150].

Оставив позади этот подростковый этап сюжетостроения, мозг в общем и целом уже разобрался в нашей природе, предназначении и в том, как нужно себя вести, чтобы добиться желаемого. С рождения он находился в состоянии повышенной нейропластичности, позволявшем ему создавать модель реальности. Но теперь он становится менее пластичным и гибким. Большинство наших особенностей, недостатков и сделанных ошибок встроились в нашу модель – стали неотделимы от нас. Создание нашей личности завершено.

Начинается новая стадия,