Читать книгу - "Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов"

и в феврале. Газета «Русская воля» отмечала, что «главными основаниями такого повышательного движения являются… обилие денежных знаков в стране, обусловливающее понижение ценности рубля, и переоценка, в связи с вздорожанием всякого рода имуществ, стоимости и тех имуществ, которые принадлежат акционерным предприятиям»[1683]. Хотя биржевой рост был, как видим, во многом связан с усиливавшейся инфляцией, следует отметить отсутствие, по крайней мере, у зажиточной части населения, инвестировавшей в акции, ожидания кризиса, а тем более грозящей катастрофы. Но в низах ощущения были совсем иными.

Злую шутку с режимом сыграла погода. В декабре, январе и на протяжении трех первых недель февраля было исключительно холодно. Вот что писал Гурко, которому той зимой пришлось много заниматься вопросами перевозок: «Во-первых, морозы, в особенности в декабре в хлебородных губерниях, были так сильны, что женщины, которые в деревне, как правило, и выполняют большую часть обычных крестьянских работ, отказывались выезжать с гружеными возами из сел на станции железных дорог, так как многие такие поездки занимали не несколько часов, а целые дни. Вдобавок ко всему, в январе и феврале начались снежные бураны и заносы, которые не только препятствовали доставке зерна на станции, но и нарушали упорядоченную работу железнодорожного транспорта. Мороз доходил до 30 и 35 градусов по Цельсию. Из-за скверного качества минерального топлива локомотивы оказывались неспособны поддерживать давление пара, необходимое для движения груженых составов. Паровозы на целые часы останавливались между станциями, чтобы поднять пар, достаточный для продолжения движения»[1684]. Снег засыпал железнодорожные пути, по всей стране простаивали десятки тысяч вагонов с продовольствием и углем. В Петрограде кончались топливные запасы, из-за чего стали закрываться хлебопекарни и даже крупные предприятия.

Резко подскочили цены. Департамент полиции констатировал: «Ближайшей причиной такого подъема цен послужило массовое закрытие в Петрограде мелких торгово-промышленных заведений, как то: булочных, колбасных, молочных и тому подобных предприятий, вынужденных ликвидировать свои дела вследствие недостаточного подвоза в Петроград необходимого для их производства сырья… Развитие в столице дороговизны в значительной степени является результатом зловредной деятельности торговцев-мародеров, которые в погоне за наживой нередко прибегают к различным недозволенным приемам»[1685]. Но даже в столь тяжелых условиях запас прочности сохранялся. Генерал Васильев, изучив ситуацию в городе, пришел к заключению, «что запасов, имеющихся в наличии, достаточно, чтобы кормить население Петербурга более трех недель, даже если не будет новых поставок. Следовательно, в ближайшее время голод не грозил»[1686].

Однако к началу 20-х чисел повсеместно поползли слухи о введении нормирования отпуска хлеба. Люди бросились к булочным, где образовались очереди, стоявшие ночь напролет на лютом морозе. Забастовка на Путиловском закончилась локаутом, 30 тысяч человек неожиданно оставались без средств к существованию, что заметно усилило нервозность и озлобление в рабочих кварталах. «По «законам экономики» беспокоиться было не о чем, — пишет В. Булдаков. — По законам массовой психологии ситуация была чревата взрывом»[1687].

И в этот момент император неожиданно выехал из Царского Села в Могилев. Почему?

Отъезд императора

Объяснений отъезда Николая II 22 февраля немало. Британский посол Бьюкенен полагал, что на то него были душевные причины: «Атмосфера столицы была настолько насыщена пессимизмом, что император не раз говорил мне, как рад он бывает стряхивать с себя ее гнетущее влияние и возвращаться в более укрепляющую атмосферу фронта»[1688]. Полагаю, таковы были причины отъездов в Ставку в предшествовавшие годы, но только не в разгар бурных политических событий февраля 1917-го. Основания должны были быть куда более вескими.

Многие очевидцы событий уверяют, что императора выманили в Могилев заговорщики, чтобы начать претворение в жизнь своего плана отстранения его от власти. В качестве лица, мнение которого убедило Николая ехать, Вырубова называла его брата Михаила Александровича. «Боялись ли, что Государь догадается о серьезном положении, не знаю, но стали торопить его уехать на фронт, чтобы потом совершить величайшее злодеяние. 19-го или 20 февраля к Государю приехал великий князь Михаил Александрович и стал доказывать ему, что в армии растет большое недовольство по поводу того, что Государь живет в Царском и так долго отсутствует из Ставки. После этого разговора государь решил уехать. Недовольство армии казалось Государю серьезным поводом спешить в Ставку»[1689]. Известно, что великий князь 22 февраля завтракал с императорской четой и, по утверждению Спиридовича, «был очень доволен поездкой Государя»[1690]. Не думаю, что Михаил выступал в этом эпизоде как активный заговорщик. Его — человека в политике недалекого — могли и использовать как транслятора своих мыслей другие люди, прямо заинтересованные выманить императорский поезд на просторы России.

В качестве одного из таких людей целый ряд источников называет генерала Алексеева. Он вернулся в Могилев 17 февраля в шесть часов вечера. Там уже явно что-то активно варилось. В мемуарах Брусилова находим полузагадочную фразу: «Но в Ставке, куда уже вернулся Алексеев (Гурко принял опять Особую армию), а также в Петербурге было, очевидно, не до фронта. Подготовлялись великие события, опрокинувшие весь уклад русской жизни…»[1691]. Настроения в Ставке Брусилову хорошо были известны. Василий Гурко о подготовке великих событий ничего не сообщает, в его изложении штаб продолжал будничную работу: «За два дня я изложил Алексееву все свои соображения, после чего мы расстались не менее дружелюбно, чем когда-либо прежде. После этого я по телеграфу доложил царю, что полностью сдал дела и прошу позволения отправиться к месту своей постоянной службы. Немедленно вслед за этим поступила информация, что дата отъезда его величества до сих пор не установлена. В тот же день я получил от Государя санкцию на возвращение в Особую армию. Фактически царь прибыл в Могилев менее чем через двадцать четыре часа после моего отъезда»[1692]. Гурко уверяет, что покинул Ставку в неведении относительно времени приезда туда царя. Этого не может быть, потому что за сутки до прибытия информация об этом в Могилев точно дошла. Воейков сообщил о соответствующих планах Николая еще 19 февраля, а Гурко уехал 21-го. Более того, трудно представить, чтобы при передаче дел «младотурки» Алексеев и Гурко не обсуждали между собой вопрос о приезде в Ставку императора, которого Алексеев стал усиленно приглашать сразу после возвращения с отдыха.

Воейков вспоминал, как в воскресенье 19 февраля после службы в Федоровском соборе император пригласил его посмотреть кино в Круглом зале Александровского дворца. «Когда кончился сеанс, я проводил Государя в его кабинет. По пути Его Величество обратился ко мне со словами: «Воейков, я решил в среду ехать в Ставку». Я знал, что Государь имел намерение