Читать книгу - "Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин"

И. Тимофеев, например, вместо публичного покаяния и проведения в жизнь новых партийных установок развернул с ведома министерства большую дискуссию о необходимости преподавания в школе теории литературы[1577]. Напечатанная в дискуссионном порядке статья, «вызывающе аполитичная», нашла множество откликов, которые также были напечатаны в журнале[1578]. Даже профессор Ленинградского университета Г. А. Гуковский, всегда участвовавший в разработке вопросов преподавания литературы в школе, в присланном отзыве на статью Тимофеева высказывался более «сознательно» и, вполне согласуясь с политической обстановкой, предостерегал от методологических ошибок:

«…Могут возникнуть вредные представления эстетского и формалистического характера о якобы самодовлеющей “красоте” и т. п. Между тем надо систематически и последовательно внедрять в сознание учащихся ясное представление об идейности, как основе искусства, пронизывающей все подлинно-великое произведение, самый его стиль»[1579].

Кроме того, перу Г. А. Гуковского принадлежит развернутая рецензия на первые четыре номера «Литературы в школе», которая была напечатана в журнале «Советская книга» в апреле 1947 г.[1580] Тон профессора был временами довольно казенным:

«Библиографический отдел журнала не производит впечатления боевого и принципиального участка работы. Подбор рецензируемых книг не лишен случайности. Рецензии бледноваты»[1581].

Завершал Г. А. Гуковский словами:

«Журнал стал интересным, он не боится дискуссий, поднимает живые, актуальные вопросы, показывает опыт лучших учителей и демонстрирует достижения советской методики. Но он не чужд еще существенных недостатков, в частности в отделе “Теория и история литературы”, который редакции не удалось еще сделать целеустремленным, подчинить его единому замыслу и плану»[1582].

Когда же Министерство просвещения пыталось самостоятельно выступить на политически актуальные темы, то неизбежно возникали последствия, которые показывали, что лучше было бы промолчать. Один из типичных примеров – передовая статья «Русская литература в оценке запада» в журнале «Литература в школе»[1583], принадлежавшая перу автора учебников по литературе, постоянного консультанта министерства, сотрудника Учпедгиза и доцента МГПИ имени В. И. Ленина А. А. Зерчанинова.

Автор, настаивая на тезисе о «колоссальном» влиянии русской литературы на мировую и говоря о том, что ни одна литература не дала мировой литературе «такого ошеломляющего количества ослепительных имен», как русская литература, делает это с непростительными с точки зрения идеологии оговорками. Он постоянно сетует на то, что «влияние русской литературы на мировую – сложнейшая и мало изученная проблема, требующая усилий многих исследователей», что «вклад, внесенный русской литературой в мировую, еще недостаточно оценен и отечественной и зарубежной критикой» и т. п. По сути, бесконечные оговорки делают «правильные» выводы неубедительными.

Подобным же образом А. А. Зерчанинов начинает статью, критикуя своих коллег-литературоведов (причем, что любопытно, исключительно ленинградских):

«Русское литературоведение многократно занималось вопросом о влиянии западноевропейской литературы на русскую и особенно интенсивно в последние семьдесят лет, со времени появления работы Алексея Веселовского “Западные влияния в новой русской литературе” (1883). По вопросу об иностранных влияниях создалась постепенно значительная литература. ‹…› Несколько позже стали появляться исследования формалистов. Среди них особенно следует отметить работы Б. М. Эйхенбаума (“К вопросу о западных влияниях в творчестве Лермонтова”, “Л. Толстой”), В. М. Жирмунского («Байрон и Пушкин», «Гете в русской поэзии»), Б. В. Томашевского («Пушкин и французская литература») и т. п.

Увлечение проблемой влияний приводило русских литературоведов к спорным и весьма часто просто неверным, глубоко ошибочным выводам. В работах обычно чувствовалось стремление во что бы то ни стало отыскать в русской литературе следы западноевропейских влияний, доказать если не факт явного подражания, то по крайней мере заимствования мотивов, хотя речь могла идти по преимуществу лишь о совпадении мотивов, вызванном сходством социально-политических условий.

Тем не менее известной ценности работы русских литературоведов по вопросу об иностранных влияниях нельзя отрицать. Работы эти показали, что русская литература умно и внимательно присматривалась к достижениям и веяниям западноевропейской литературы»[1584].

А. А. Зерчанинов, занимаясь составлением учебников по литературе, не понимал, что наступило время, которое не терпит оговорок. Именно поэтому на многочисленных совещаниях слово филологам давалось преимущественно на секционных заседаниях. На пленарных же организаторы старались не допускать никаких экспромтов и выпускали на трибуну, особенно для основных докладов, лишь проверенных ораторов. Выдающимся «мастером слова» был А. М. Еголин, который в любой аудитории выражал позицию ЦК. И если его можно в чем-либо обвинить, то уж точно не в дискуссионности.

Начало года в ЛГУ

Ленинградскому университету 1947 год не сулил ничего радостного: 20 января состоялось заседание партактива ЛГУ, на котором выступил и заведующий кафедрой теории и практики советской печати П. Я. Хавин. Он был в курсе настроений Отдела пропаганды и агитации Ленинградского горкома:

«О вреде “комплиментарного” стиля критики, нашедшего место в Университете, и о крайне слабом использовании одного из основных методов большевистского воспитания – подлинной критике и самокритике наших недостатков, – говорил товарищ Хавин. ‹…›

Собрание партактива обязало партийный комитет и бюро факультетских парторганизаций устранить указанные недостатки и коренным образом улучшить состояние идейно-политической работы в Университете»[1585].

Этот партактив был своего рода подготовкой к проходившему в начале февраля четырехдневному Совещанию руководителей кафедр общественных наук, в котором принимали участие представители Ленинграда, Ленинградской и прилежащих областей и даже Тартуского университета. На этом многодневном совещании работала специальная филологическая секция.

Совещание открылось докладом сотрудника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) В. Е. Евграфова[1586], а закрывал его заместитель министра высшего образования СССР А. М. Самарин.

Наибольшее оживление вызвало выступление А. М. Еголина, который вел речь о задачах преподавания и воспитании студентов в вузах в свете решений ЦК ВКП(б)[1587]. В прениях приняли участие литературоведы, в том числе и Б. М. Эйхенбаум[1588].

В марте в ЛГУ прошла первая послевоенная партконференция, где партком ЛГУ отчитывался за свою работу с декабря 1945 г. по март 1947 г. Этот форум, на котором присутствовал секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) А. Д. Вербицкий, завершился 21 марта выборами нового состава парткома, куда вошел и С. С. Деркач – аспирант филологического факультета, зарекомендовавший себя в качестве активиста, не взирающего на авторитеты; по решению горкома он получил пост первого заместителя парторга ЛГУ[1589]. Парторгом университета был переизбран А. А. Андреев.

С участием С. С. Деркача в работе парткома университета партийные органы связывали надежды на более активное продвижение идей августовского постановления ЦК. Представитель Ленинградского горкома ВКП(б) в своем выступлении «справедливо указала на то, что еще имеется ряд существенных недостатков в работе филологического факультета по реализации этого постановления и что об этом нужно было бы говорить больше»[1590].

Ленинградская