Читать книгу - "Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский"

мы эту «добросовестность» и «преданность»’.. Ведь характеристику А. Д. Розовской подписал не кто-нибудь, а сам Уншлихт, зампред ВЧК-ГПУ, известный (в наше время) палач.

Ох, Анечка… Ну и наворотила ты, наверное, всяких дел в этом ГПУ!..

А потом, видно, устала так, что бросила в один прекрасный день эту свою сомнительную службу.

И стала… тем же врагом. Того же самого народа.

Получила в 26-м году докторский диплом и начала яростно и честно (по-другому не могла) лечить людей.

Новый муж (Соломон-то уже давно умер) Григорий Михайлович Данишевский — известнейший на всю страну организатор здравоохранения — после 37-го года попадает в ГУЛАГ, где пишет научную работу под горько-ироничным названием «Акклиматизация человека на севере». Ее издают в Медгизе в 1955 году, не зная, что автор-зэк все еще сидит там, где ему совсем ненадобно сидеть.

Анечка все это время пишет письма «дедушке» М. И. Калинину, пытаясь доказать невиновность мужа.

Надоела своими письмами. И вот уже и ее загребли до кучи и отправили, проявив гуманизм, в тот же лагерь, где успешно «акклиматизировался» выдающийся врач Григорий Данишевский. Анна Давыдовна ушла из жизни в 55-м, но беды продолжали ее преследовать и после смерти.

Дело в том, что в 37-м был арестован ее сын Миша, Михаил Соломонович Розовский.

За что?

А за то, что учился в одной школе с сыном Л. Каменева и дружил с ним.

Миша Розовский провел в ГУЛАГе 18 лет, вышел на свободу больным человеком и поселился в Воронеже ~ городе, в котором, как известно, зазияла «яма Мандельштама».

Там, в момент глубокой депрессии, он и повесился в своей комнате на оконной раме.

Произошло это уже в 63-м году, когда мамы его, Анны Давыдовны Розовской, восемь лет как не было на свете. Укатали сивку крутые Горки Ленинские…

Что сказать напоследок?

Да, я не родной всем этим людям. И они мне неродные. Мы — родственники по документам, а не по крови. Это так.

Но — оказавшись в смертоносном круговороте истории, они, Розовские, живые и мертвые, сделались ее выразительными носителями и знаками. Все биты-перебиты, всем досталось, живого места нет…

Я испытываю к ним глубокое сочувствие и сопереживаю их трагическим судьбам.

Формально я принадлежу к этой многострадальной и много натворившей семье, ведь я ношу фамилию «Розовский».

И привык к своему ненастоящему отчеству — Григорьевич.

Потому что и я, как и все мы, жертва всей этой ката-васии, случившейся так давно.

А всё почему?

Не надо было этого еврейского мальчика Иосифа вешать, вот что я вам скажу!..

И великий русский писатель Лев Николаевич Толстой со мной бы согласился.

Наша «победа» — на две трети «беда»

23 октября 2002 года. В Театре «У Никитских ворот» только что закончился спектакль «История лошади». Между прочим, там звучат такие стихи:

Мироздание, чье же ты слово,

Если нет у творца твоего

Ничего беззащитней живого

Беспощадней живых — никого?!.

Кто бы знал, что эти строки в тот вечер окажутся чрезвычайно актуальными.

Не успел я дойти до кабинета, кто-то подбежал ко мне со словами:

— Марк Григорьевич, включите телевизор!

Через минуту мы с Таней, моей женой, надевали пальто.

Захват заложников в Театральном центре на Дубровке, о котором известило весь мир телевидение, означал для меня самое страшное — возможную потерю дочери. В течение года она играла в «Норд-Осте» и, значит, сейчас могла находиться там…

Из машины я набрал сотовый своей бывшей жены Ланы:

— Где Саша?!

В ответ жуткий шепот:

— В зале.

— А ты?.. Где ты сейчас?

— Не могу говорить.

И — отключение.

Так начался круглосуточный кошмар этих дней.

* * *

Снова и снова пытаюсь дозвониться до Ланы. Никакого результата. Наконец, нахожу Сашкин сотовый, набираю ее номер раз тридцать — все бесполезно, связь отрублена. Нет, не только я набираю, Таня тоже постоянно набирает, я за рулем.

Подъезжаем к повороту на Дубровку — первый кордон милиции, и ГАИ отсылает нас к улице Мельникова, но и там дальше — нельзя, оцепление.

Ставлю машину, пытаюсь пройти, автоматчики в бронежилетах и касках стоят живой стеной.

— У меня там дочь. Разрешите пройти.

— Нужен пропуск.

— Кто дает пропуск?

— Штаб.

— Как пройти в штаб?

— Нужен пропуск.

Нормальная ситуация. Абсурд. И самое интересное — всем понятно, что абсурд. Но против него в России — не попрешь. К нему, к абсурду, мы давно уж привыкли. Но одно дело, когда ты наблюдаешь абсурд со стороны, и совсем иное — когда ты внутри, когда абсурд давит на тебя со всех сторон и ты чувствуешь свое бессилие, свое ничтожество перед глобальным житейским идиотизмом. И все же я пытаюсь воздействовать логикой:

— Как же я могу получить пропуск в штаб, если вы не пускаете меня в штаб, который дает пропуск?

— А это вопрос не к нам, — следует не менее логичный ответ. — Нам сказано: только по пропускам — мы и выполняем.

Итак, проникнуть нахрапом не удалось. Надо искать обходные пути…

Моросит мерзкий дождь. Темень. Толпа около оцепления растет — прибывают родственники заложников. Каждый делает бесполезную попытку пробраться поближе к зданию, где терпят бедствие их родные.

Никто из официальных лиц к нам не выходит. Информации о происходящем — ноль. Отсюда истерики, паника и… слухи, слухи. Кто-то говорит, что там сто чеченцев, из них — сорок женщин, все — смертники. Начинили здание взрывчаткой и ждут только приказа бен Ладена.

Звучит не слишком правдоподобно, но после 11 сентября можно поверить в любую жуть.

Кто-то пускает «мульку»: на крышах близстоящих домов — чеченские снайперы…

— Зачем?

— Чтобы расстреливать нас одновременно с заложниками.

Другая версия в толпе:

— Сейчас сюда приедет Путин. Тогда и начнут стрелять.

— Как же, как же!.. Приедет тебе сюда Путин!.. Он из Кремля будет всем руководить.

— Не руководить, а на переговоры.

— Какие переговоры?.. С бандитами?.. Он на это не пойдет.

— Тогда все наши погибнут.

— Вместе с не нашими!

— Значит, будет штурм.

— Тогда тем более все погибнут.

— Значит, не будет штурма.

Началось. Всенародное обсуждение вопроса «будет — не будет штурм» началось в первые часы террористического акта. И сразу обозначился тупик. Оба варианта чреваты трагедией. Следовательно, из двух зол будут выбирать наименьшее.

Но где гарантии того, что…

Нет никаких гарантий!

Это мне стало ясно уже около оцепления — в первую же ночь.

Дождь продолжает сыпать из черноты небесной. Под ногами лужи, рассекаемые колесами бронетранспортеров и машин «скорой