Читать книгу - "Собрание сочинений. Том I. Поэтические сборники - Павел Николаевич Шубин"

голубое небо, ни буйная зелень и яркое цветение, их всё более мрачней, губы плотно сжимались, и лишь желваки перекатывались на скулах, выдавая напряжённость его внутреннего состояния.

По берегу Волхова мы подошли к деревне Масляно. Но её не было. Стоял лишь столб, на котором было написано: “Здесь была деревня Масляно…” – и далее перечислялось, сколько в ней было жителей, какое было колхозное хозяйство, очаги культуры, какие были угодья. А сейчас перед нами лежало истерзанное, разграбленное древнее русское поселение.

Шубин был очень взволнован, негодование его могло прорваться мгновенно, и только сильнейшим напряжением воли он сдерживал себя».

И тем не менее…

«…Когда мы вышли на берег Волхова у Селищенского посёлка, где находилась понтонная переправа на наш плацдарм, открылась такая неописуемая красота, что и Шубин, и я были очарованы увиденным. Поэт повеселел, отрешился на время от мрачных мыслей и с большим чувством, вдохновенно прочитал мне старинную песню о седом Волхове, о вольном Новгороде, которую успел узнать на ночлеге от хозяина дома. Потом, позднее, я не раз изумлялся феноменальной памяти Павла Николаевича, которому было достаточно однажды увидеть или услышать, чтоб запомнить навечно».

Дёмин перечисляет, чьи стихи Шубин ему читал тогда: ладно ещё – Державина и Пушкина, но он помнил множество стихов Всеволода Рождественского, Бориса Лихарева и Александра Гитовича – не самых главных советских поэтов, прямо говоря.

Другой сослуживец Шубина – военкор, а впоследствии литературный критик Алексей Кондратович вспоминал: «Я лежал у себя в купе фронтовой газеты, перелистывал однотомник Николая Тихонова. Единственная книга, которая у меня была на фронте… Большая. Целый однотомник страниц под четыреста. Шубин увидал его у меня и сказал:

– Открывай на любой странице, давай первую строчку, и я продолжу…

– Да ты что, Паша? – оторопев, сказал я.

Знал, что память у него удивительная. Стихи Пушкина он знал все, до единого… Вам, конечно, известно, что у Никитина есть большая поэма “Кулак”? Так и её Шубин читал без запинки. Но чтоб всего Тихонова?!

Я дал ему первую строку с первой раскрытой страницы. Он подхватил всё стихотворение и продолжил его до конца. Второе, опять откуда-то то ли с середины, то ли с конца. Поскольку сама книга была у меня, я проверял…

Где-то на пятом или шестом стихотворении, взятом каждый раз из книги, которая после чтения закрывалась и тотчас же раскрывалась на неведомой странице, я окончательно понял, что он знает наизусть всю книгу…

Он был живой библиотекой русской поэзии. Что классики – он целыми вечерами мог читать Майкова и Случевского, Апухтина и Щербину. Причём, заметьте, каждого – целый вечер».

Шубин неизменно держался за самое дорогое, что знал: за русское слово.

Вопреки всему – верил в его силу.

Шубин неизбежно столкнулся с тем, каково это – терять людей, с которыми только что общался, даже, насколько это возможно в той обстановке, приятельствовал, – и вот их уже нет.

8 марта 1942 года погиб его добрый знакомый – командир 378-й стрелковой дивизии, полковник Иван Петрович Дорофеев.

7 апреля 1942 года погиб другой товарищ – комиссар 267-й стрелковой дивизии Василий Петрович Дмитриев: в разгар боя поднялся во весь рост с автоматом в руках и с криком «За Родину! За Сталина!» повёл бойцов в атаку – комиссара срезало пулемётным огнём, но атака прошла успешно. В 1944-м Дмитриеву посмертно будет присвоено звание Героя Советского Союза.

Но это командиры и комиссары!

А сколько бойцов! Скольких встретил он – и потерял навсегда!

Тогда Шубин помимо стихов «вдохновенных», «приходящих» осмысленно начинает заниматься по-своему великой подёнщиной: стихотворение за стихотворением он посвящает конкретным бойцам, их подвигам.

Быть может, стихи эти не кажутся осиянными нездешним поэтическим духом, но кто вправе обвинить Шубина, что дар свой он пустил на то, чтоб – даст Бог, живой – солдат увидел своё имя во фронтовой газете!

2 мая 1942 года Шубин сам едва не пополнил списки павших: находясь в поезде «Фронтовой правды», попал под жестокую бомбёжку, получил серьёзную контузию, которая долго ещё давала о себе знать.

Всю весну 2-я армия пыталась вырваться из окружения.

В мае немцы в очередной раз замкнули кольцо.

Перед войсками 59-й армии, в которой продолжал службу Шубин, вновь была поставлена задача пробить «коридор».

Только к началу июня восстановили проход – шириной в 300 метров. Он насквозь простреливался пулемётами – и его именовали не иначе как «долина смерти».

По этой «долине смерти» Шубин своё проходил, проползал.

Двое июньских суток провели они с Дёминым в героических частях 2-й стрелковой дивизии, державшей этот злосчастный участок.

Запомнили навсегда раненое-перераненное отделение сержанта Ивана Спиричева, которое накануне в рукопашном бою перебило до сорока немцев, отстаивая «коридор».

Творилось там немыслимое; а местечко возле этого самого «коридора» именовалось весьма симптоматично, даже с каким-то цинизмом: Мясной Бор.

Дёмин: «Бои наших войск в районе Мясного Бора, свидетелями которых мы были, произвели на Шубина неизгладимое впечатление. По дороге на военный телеграф Павел неузнаваемо для меня был тих и сосредоточен. Он не слушал меня и не вступал в разговоры, не читал, как обычно, стихов, не рассказывал своих изумительных историй».

Одним из самых дорогих и важных для Шубина подразделений стал 8-й гвардейский пушечный артиллерийский Любанский полк под командованием подполковника Александра Колесова, воевавшего в Гражданскую в 1-й Конной армии Будённого.

Дёмин: «Сам командир был очень колоритной личностью. Небольшого роста, коренастый, широк в плечах, он вёл, как говорят, спартанский, вернее суворовский образ жизни. Его командный пункт был прост: неглубокая землянка, в которой стоял грубо сколоченный стол под телефон, топчан, покрытый еловыми ветками…

Носил Колесов неизменно куртку-ватник, шапку-ушанку и яловые сапоги. Питался из одной с солдатами кухни. И хотя за службу строго спрашивал, со всеми был прост в обращении, был любим всеми, хотя иногда и употреблял непечатные выражения, как он говорил, по конноармейской привычке.

Уже зимой 1942 года полк получил гвардейское звание (восьмоепо счету!). А это говорило о многом и в том числе о способностях и таланте его командира.

Павел Николаевич любил бывать в этом полку. Он ходил на “дежурства” на наблюдательные пункты батарей, видел результаты огня гвардейцев, когда они мгновенно подавляли огонь неприятельских орудий, бывал на огневых позициях, любуясь слаженностью действий орудийных расчётов, где не раз попадал под огонь врага, прыгал в спасательные ровики вместе с расчётом.

В полку хорошо знали Шубина. Он неоднократно читал свои стихи и стихи русских, советских поэтов солдатам в землянках, а то и на огневых позициях.

Я с большим интересом наблюдал за поведением