Читать книгу - "Укрощение забвения. Старение тела и страх перед одряхлением в японском массовом сознании - Джон У. Трафаган"

единственного) сына и наконец вернулся, бросив карьеру стенографиста, потому что в Канегасаки или в окрестностях не было такой работы. По возвращении в Канегасаки по причине возраста ему было очень трудно найти работу, и после нескольких месяцев поиска он наконец устроился клерком в государственную контору в соседнем городе. За эту работу платили в три раза меньше того, что он когда-то зарабатывал в Токио, и она совершенно не имела отношения к его карьерным целям — просто это была лучшая работа, которую он смог найти в районе Канегасаки. Многие назвали бы его возвращение актом «он» (ои, «благодарность») и «оя-коко» (оуа-коко, «сыновняя почтительность») по отношению к своим родителям. Эти понятия имеют положительный оттенок, указывающий на то, что человек выполняет свои обязанности по отношению к родителям с искренней благодарностью за то, что они его воспитали. Тиба-сан, однако, видел в своем возвращении результат «гири», термина, подразумевающего обязательство, которое необходимо выполнить, но не обязательно добровольно и без какого-либо глубокого чувства благодарности. На самом деле, он говорил, что несчастлив на своей работе, называл скучной свою жизнь в «инаке» и довольно прямо заявлял, что если его родители умрут завтра, он как можно скорее вернется в Токио. Через два года после нашей первой формальной беседы, когда я снова спросил его, хочет ли он вернуться, он немедленно заявил: если бы у него была такая возможность, он вернулся бы в Токио сразу же.

Фурухата-сан, женщина 25 лет, которая родилась поблизости от Канегасаки и на момент нашего разговора была замужем около двух лет, описала свое возвращение в этот район так:

Я познакомилась со своим мужем через «омиай» (omiai, «договорной брак»[11]) в Токио. Первый год все было замечательно, с ним было легко ладить. Но через некоторое время он решил вернуться в Канегасаки, потому что был в семье старшим сыном. Он просто сказал: «Я старший сын, поэтому я вернусь». Я была очень зла на это, потому что до нашей свадьбы он ничего не говорил мне о возвращении на родину. До этого не было и намека на то, что он хочет вернуться. В Токио у меня была хорошая работа — я была диктором на радиостанции, — но мне пришлось бросить ее из-за замужества. Он сказал мне, что не хочет, чтобы я работала после того, как мы поженимся, поэтому я уволилась. На самом деле, я предпочла бы жить в Токио, но решение было принято без моего согласия, поэтому у меня не было выбора в этом вопросе, и я решила согласиться. Теперь я не знаю, смогу ли вести такой образ жизни до конца своих дней.

Японские мужчины почти не изменились. Они те же, как и в период Эдо [1600–1867]. В частности, старший сын считает себя «эрай» (erai, «человек высокого статуса») и главой семьи, который может командовать другими членами семьи. Мужчины своенравны, упрямы и настойчивы в том, чтобы все делалось так, как они хотят. Я занималась в семье денежными вопросами, пока он не сказал, что хочет делать это сам. Так что я позволила ему взять это на себя, и мы начали терпеть убытки каждый месяц. Вместо того чтобы позволить мне работать для того, чтобы компенсировать эти убытки, он решил просто попросить денег у своих родителей.

Мне не нравится жить с его родителями. Но когда я рассказала об этом своим родителям, они назвали меня эгоистичной («вагамама», wagamama) и сказали, что я должна просто терпеть это («гаман суру», gaman suru).

Когда я говорил с ней, Фурухата-сан жила в Канегасаки уже примерно год и была так удручена своим положением, что вернулась в свой родной дом в соседнем городе. Она серьезно подумывала о разводе и возвращении в Токио, где, как она считала, смогла бы без труда вернуться в сферу вещания.

Несомненно, помимо желания жить в городе, а не в «инаке», в обоих примерах есть и другие проблемы и вопросы, питающие недовольство этих людей возвращением в Канегасаки. Оба моих собеседника вернулись в результате давления со стороны семьи, и, вероятно, не будь этого давления, остались бы в Токио. Более того, их неудовлетворенность связана не просто со скукой, а еще и с потерей независимости и изоляцией от друзей и образа жизни, который они находят привлекательным. Самая распространенная проблема молодых людей, живущих в «инаке»， — недостаток личного пространства. Тиба-сан заявил:

Здесь [в «инаке»] другой стиль жизни, другой образ мыслей. Самое интересное время в жизни — когда тебе от 20 до 30 лет. Есть собственные деньги и возможность жить по-своему и делать то, что хочется. Но здесь, когда вам исполняется тридцать, если вы продолжаете вести такой образ жизни, окружающие начнут делать по этому поводу замечания. В Токио такой проблемы нет. Когда я снова приехал сюда, вернуться к прежнему образу жизни (mukashi по sei-katsu, «мукаси но сейкацу») было очень сложно. Родственники и соседи постоянно спрашивают, когда ты женишься. Культура в Токио и здесь действительно сильно отличается. Условия жизни абсолютно другие. Например, быть одиноким [здесь] — это реальная проблема. Если родители не пристают к вам все время, в Токио вы можете жить по-настоящему свободной жизнью. Жить в столице невероятно интересно. У вас просто море свободы делать то, что вы хотите.

В этих примерах есть два ключевых момента. Во-первых, для некоторых возвращение связано с самопожертвованием и нереализованными амбициями, а не мотивировано желанием жить в Канегасаки: жизнь в большом городе по-прежнему притягивает этих людей. Во-вторых, старшее поколение может сохранять достаточно большую власть над своими детьми (и семьями своих детей), особенно в применении к старшим или к единственным сыновьям, которые по меньшей мере чувствуют ответственность и зачастую хотят вернуться в родной дом. В случае Фурухаты-сан она предполагает, что ее муж вернулся из-за желания жить в среде, где ему ни в чем не отказывают, и она сказала, что, вернувшись в дом своих родителей, муж «начал вести себя как их ребенок», а не как ее супруг. Зависимые отношения «родитель-ребенок» сформировались или были восстановлены после его возвращения в родной дом, и, по ее мнению, эти отношения не подходят для брака. Описываемые ею образы феодальной Японии подразумевают, что властный подход ее мужа к решению об их возвращении — это не те супружеские отношения, которые она связывает с хорошим браком; возвращение в «инаку» было для Фурухаты-сан возвращением к моделям семейных взаимоотношений, которые она связывает с устаревшей Японией прошлого.