Читать книгу - "Западнорусская Атлантида. Белоруссия на картах Русской цивилизации - Всеволод Владимирович Шимов"

края: у мелкой шляхты, мещанства, экономов, панской челяди. Это, в частности, отмечалось в предисловии к «Словарю белорусского наречия» Ивана Носовича. В языке крестьян доля полонизмов была ниже.

Таким образом, белорусский разговорный язык по состоянию на XVIII — первую половину XIX веков в плане лексического наполнения тяготел скорее к польскому, нежели русскому пространству. Восточнославянской оставалась фонетика и грамматический строй. Аналогичная ситуация сложилась и в украинском языковом пространстве.

Как следствие, возникал ощутимый разрыв между разговорным белорусским языком, сложившимся под влиянием польского, и русским литературным языком, который: а). имел великорусскую диалектную основу; б). сложился под сильным церковнославянским воздействием и не испытал такого обильного притока польской и германской лексики, как белорусский.

Все это, в конечном счете, породило споры о статусе белорусского языка, и привело к запуску белорусского национально-языкового сепаратизма.

Западнорусизм как курс на деполонизацию

С одной стороны, старая православно-русская языковая традиция, несмотря на свой глубокий упадок, была все же жива и закономерно начала оживляться после присоединения Белоруссии к России. Причем это касалось не только собственно православных, но и униатов. Несмотря на настойчивые попытки как светских, так и духовных властей Речи Посполитой окончательно растворить унию в католицизме (а самих униатов — ассимилировать с поляками), довести этот процесс до логического завершения так и не получилось. Внутренняя слабость Речи Посполитой тормозила ассимиляцию, а ликвидация польско-литовского государства и вовсе повернула ее вспять.

Сознание большинства униатов оставалось обособленным и основанным на русском национально-церковном предании. Униаты воспринимали себя как представителей русской восточной церкви, заключившей своего рода «федеративный» союз с Римом. Поэтому процессы полонизации и окатоличивания встречали внутреннюю оппозицию в унии, а также рождали сомнения в самой идее союза с Римом.

После ликвидации Речи Посполитой ряд униатских иерархов (Ираклий Лисовский, Иоанн Красовский, Григорий Коханович) прилагают усилия по возрождению традиционной православной обрядовости и церковнославянского языка богослужения. Эти усилия подготовили следующее поколение униатских деятелей, которые и осуществили воссоединение с православной церковью.

Языковое сознание униатов-русофилов было, опять же, двойственным. В быту они были в основном польскоязычны, тот же Иосиф Семашко в своих «Записках» признавался, что так и не научился говорить по-русски без акцента. В то же время, стремясь к возрождению русско-православной традиции, они были ориентированы на церковнославянский в качестве языка богослужения и русский — как «высокий» светский язык, а также приложили немало сил для вытеснения польского из обихода бывших униатов.

Таким образом, идея языкового единства восточных славян, восходящего к общности церковно-языковой традиции, в Белоруссии не только не угасла, но и начала активно возрождаться в XIX веке.

В этой системе координат особенности разговорной речи белорусов (в том числе большое количество полонизмов) воспринимались как второстепенные. Разумеется, ориентация на церковнославянский и на литературный русский язык должна была способствовать постепенному вымыванию из белорусской речи полонизмов и сближению ее с эталонным языковым стандартом.

Действительно, процесс вымывания полонизмов из белорусской речи вполне отчетливо обозначился к началу ХХ века, прежде всего, в восточных областях, пограничных с великорусскими губерниями и вошедшими в состав России раньше.

Вот как описывал этот процесс Е. Ф. Карский: «Воссоединение белорусов с общерусской жизнью, а после церковного акта 1839 г. и с церковью было причиной усиления великорусского элемента в западных областях. Особенно сильный прилив русских начал в край сделался после польского восстания 1863 года, когда разыгравшиеся на арене Белоруссии политические события заставили русских вспомнить о своем забытом детище. Устройство освобожденных крестьян, насаждение просвещения при посредстве народной школы, общая воинская повинность — требовали новых и новых приливов деятелей из внутренней России. Все это, начиная с бежавших сюда раскольников и заканчивая администрацией и школой последнего времени, не могло не отразиться на белорусском наречии. Оно постепенно теряет чуждые ему западные элементы, особенно заимствования из польского языка, заменяя их общерусскими словами. Этот процесс заметно совершается на наших глазах. Так восточная и северная окраины Белоруссии сильно поддались великорусскому влиянию: белорусские особенности сказываются здесь часто лишь в отдельных словах. Или возьмем „Словарь белорусского наречия“ И. И. Носовича, вышедший 34 года тому назад (1870 г.) и зарегистрировавший главным образом заимствования из польского; в настоящее время для молодых белорусов он представляет, с одной стороны, множество непонятных слов, как вышедших уже из употребления, а с другой — не имеет многих слов, которые теперь в ходу. Слова, общие с русскими литературными, не вошли в него по принципу. Язык церкви, а также довольно архаичная речь раскольников с богатым запасом церковнославянщины стали прививать белорусской речи элементы церковнославянские, которые почти совсем утратились в ней за время литовского и польского господства. Чтобы убедиться в справедливости сказанного, достаточно хотя бы бегло просмотреть „Белорусский сборник“ Е. Р. Романова, составленный из записей, сделанных главным образом в Могилевской и Витебской губерниях, где и раскольников много, да и давность общерусской жизни большая. И что особенно странно, славянизмы попадаются здесь иногда даже в фонетике (ср. нередкие у Романова — обѣщав, цилиса (тѣлеса), градъ, чадо, пярстамъ, млады, не говоря уже о таких чистых великоруссизмах, как, напр., возлюбленный, прiўкрасной, распрашаваць, дзѣствицялно, нельзя, потъ сохраненiемъ, площадзь, дзеньги, зависиць, являетца, пожалуста, дура, ленты, шкапъ, сцёклы, провизия, сундукъ, даляко, тяперыча, учицеля, приказали, обядзицялно, юношъ, господа и т. д.»{26, c.165}

В этой связи весьма показательно состояние белорусских говоров Смоленщины (как говорилось выше, именно смоленско-полоцкие земли были ядром формирования белорусских диалектных черт), которые не впитали такого количества полонизмов в силу намного более короткого пребывания в составе Литвы и Польши, а потому имели минимальные лексические отличия от великорусских говоров. Вот что писал смоленский этнограф и краевед Иван. Орловский в начале ХХ века: «Язык Смоленских белорусов чище, чем Могилевских и Витебских; именно, в нем почти нет заимствований из польского языка, испорченного латынью и германизмами» [цит. по 31, с. 542].

Белорусский язык: от языкового единства к языковому сепаратизму

Процесс деполонизации белорусских и украинских говоров шел не так быстро, так как западнорусские земли оставались под сильным польским влиянием: социально-экономические позиции польской аристократии были по-прежнему сильны, «высокая» культура края оставалась преимущественно польской, а значит, сохранялось и польское влияние на речь простого народа.

Именно ситуация «раздвоенности» между русским литературным языком и разговорным наречием, испытавшим сильное польское воздействие, сделала возможной саму постановку вопроса, какой литературный язык должен быть у белорусов: общерусский либо отдельный, созданный на основе местных диалектов.

Новое время — время формирования наций которые, по Бенедикту Андерсону, представляют собой «горизонтальные братства», в рамках которых стирается сословная стратификация и складываются сообщества равноправных граждан. Именно нация вызывает к жизни