Читать книгу - "Венок поэту: Игорь Северянин - Валерий Яковлевич Брюсов"

Когда идет поэтов собиранье, Тех, кто забыт и кто полузабыт, То забывать нельзя про Северянина Про грустного Пьеро на поле битв.

ЮРИЙ ШУМАКОВ

«Эстония — страна моя вторая…»

Игорь Васильевич снова гостит в Тарту. Мой отец — автор известного в свое время романа «Фабрика аттестатов», пьесы «На аэроплане смекалки» был еще по Петербургу знаком с Игорем Северяниным. Приезжая в Тарту, где у него было много друзей и разного рода литературных дел, поэт нередко заглядывал к нам «на огонек», а то и останавливался у нас.

Как и всегда, возникала живая беседа, много говорили о современных поэтах. Мне, студенту Тартуского университета, писавшему стихи и переводившему эстонскую поэзию, было любопытно услышать о литературных замыслах Игоря Северянина, о его путешествиях по России и Западной Европе.

Во время беседы поэт нередко вдруг погружался в раздумье и устремлял взгляд в широкое окно на шей уютной столовой. О чем он думает? Может быть, Игорь Васильевич тоскует по оставленной в Тойла любимой жене? Я неплохо знаю стихотворения Игоря Северянина о Фелиссе Михайловне, и мне приходят на ум строки:

…Я грущу по лесному уюту, Взятый городом в плен на два дня. Что ты делаешь в эту минуту Там, у моря теперь, без меня?

Пытаюсь отвлечь Игоря Северянина от дум и перевести разговор на другую тему. Задаю гостю вопрос, который давно меня интересует: как произошло, что Игорь Васильевич полюбил эстонскую землю?

— Разгадка очень проста, — говорит, оживившись, Северянин… — Ответ в моей поэме «Роса оранжевого часа». Она сплошь автобиографична.

Книга эта с дружеской дарственной надписью автора — на моей заветной полке, рядом с другими памятными подарками поэта. Но разве мне нужно перелистывать этот томик, чтобы вспомнить строфу:

…Была не глупой Пелагея, Поэта бабка по отцу: На школу денег не жалея, Велела дедушке-купцу Везти детей в далекий Ревель И поместить их в пансион…

И далее:

Отец, сестра Елисавета И брат, мой дядя Михаил, Все трое испытали это…

— Еще с детских лет я слышал из уст своего отца — Василия Петровича Лотарёва — рассказы о старинном эстонском городе, о живописном Екатеринентале, о приморских окрестностях Таллина, — продолжает поэт. — Кроме того, ребенком я жил с матерью на чудесном эстонском побережье… Вспоминается строка из северянинской «Росы»:

… Мы жили в Гунгербурге…

Так окрестил приморский поселок Петр I. Высадившись здесь на берег в дни Северной войны, царь захотел есть… Но изнуренные длительной войной жители ничего не смогли предложить Петру, и он с досадой промолвил: «так это у вас Гунгер-бург» (голодный город). Сейчас это курортный поселок Нарва-Йыэсуу.

Разговор продолжается на шутливой волне, и я решаюсь спросить:

— Ну… а Тойла, как вы узнали об этом селении?

— Вы утверждаете, Юрий Дмитриевич, что основательно знаете мое творчество, как же это вы прошли мимо моего стиха «У Сологуба»?

Несмотря на разницу лет, Северянин называл меня по имени-отчеству и на вы. Я несколько смущен. Как же это я запамятовал?

Жил Сологуб на даче Мегар, Любимый, старый Сологуб… Так в Тойла прожил он два лета На крайней даче, у полей И кладбища, и было это Житье мне многого милей…

И мысленно я увидел молодого поэта, спешащего на заре к своему мэтру…

Северянин уточняет: Тойла открыт для русских литераторов не мной, а Федором Кузьмичом…

Еще в молодые годы, в начале второго десятилетия нашего века, Игорь Северянин сроднился с приморским