Читать книгу - "Тайны гениев. Три книги в одной - Михаил Семенович Казиник"

Никто, однако, не успел еще выучить мелодии наизусть, такая она была трудная…

О, если бы люди глубоко и серьезно читали такие сказки! И делали выводы!

Ни один музыковед не написал ничего более глубокого о популярной культуре, о принципах ее воздействия, чем великий сказочник!

Здесь нужно вдумываться в каждое слово.

Капельмейстер расхваливал искусственную птицу и уверял, что она даже выше настоящей, не только платьем и бриллиантами, но и по внутренним своим достоинствам.

– Что касается живого соловья, высокий повелитель мой и вы, милостивые господа, то никогда ведь нельзя знать заранее, что именно споет он, у искусственного же все известно наперед! Можно даже отдать себе полный отчет в его искусстве, можно разобрать его и показать все его внутреннее устройство – плод человеческого ума, расположение и действие валиков, все, все!

– Я как раз того же мнения! – сказал каждый из присутствовавших, и капельмейстер получил разрешение показать птицу в следующее же воскресенье народу.

– Надо и народу послушать ее! – сказал император.

Народ послушал и был очень доволен, как будто вдосталь напился чаю, – это ведь совершенно по-китайски. От восторга все в один голос восклицали: «О!», поднимали вверх указательные пальцы и кивали головами…

Главный музыкант высказался о том, почему искусственный соловей ВЫШЕ настоящего.

А простые рыбаки не могут «научно» объяснить, почему живой соловей им ближе, они просто чувствуют разницу.

Но бедные рыбаки, слышавшие настоящего соловья, говорили:

– Недурно и даже похоже, но все-таки не то! Чего-то недостает в его пении, а чего – мы и сами не знаем!

Вот она – трагедия подлинного художника.

Живого соловья объявили изгнанным из пределов государства.

А массовая культура, подделка заняла главенствующее место в жизни государства. Получила все почетные звания.

Искусственная птица заняла место на шелковой подушке возле императорской постели. Кругом нее были разложены все пожалованные ей драгоценности. Величали же ее теперь «императорского ночного столика первым певцом с левой стороны», – император считал более важною именно ту сторону, на которой находится сердце, а сердце находится слева даже у императора…

Очень важная мысль:

Капельмейстер написал об искусственном соловье двадцать пять томов, ученых-преученых и полных самых мудреных китайских слов.

Наступила катастрофа – подмена подлинных ценностей фальшивыми, драгоценной игрушкой.

Придворные, однако, говорили, что читали и поняли все, иначе ведь их прозвали бы дураками и отколотили палками по животу.

Так прошел целый год; император, весь двор и даже весь народ знали наизусть каждую нотку искусственного соловья, но потому-то пение его им так и нравилось: они сами могли теперь подпевать птице. Уличные мальчишки пели: «Ци-ци-ци! Клюк-клюк-клюк!» Сам император напевал то же самое…

Ну что за прелесть!

Но раз вечером искусственная птица только что распелась перед императором, лежавшим в постели, как вдруг внутри соловья что-то зашипело, зажужжало, колеса завертелись впустую, и музыка смолкла.

Император вскочил и послал за придворным медиком, но что же мог тот поделать! Призвали часовщика, и этот после долгих разговоров и осмотров кое-как исправил птицу, но сказал, что с ней надо обходиться крайне бережно: зубчики поистерлись, а поставить новые так, чтобы музыка шла по-прежнему, верно, было нельзя. Вот так горе! Только раз в год позволили заводить птицу…

Самое печальное, что главный музыкант стал главным ценителем и хранителем подделки.

И это было очень грустно, но капельмейстер произнес краткую, зато полную мудреных слов речь, в которой доказывал, что птица ничуть не сделалась хуже. Ну, значит, так оно и было.

Прошло еще пять лет, и страну постигло большое горе: все так любили императора, а он, как говорили, был при смерти. Провозгласили уже нового императора, но народ толпился на улице и спрашивал первого приближенного императора о здоровье своего старого повелителя…

Почему у Андерсена в сказке император при смерти?

Великий сказочник словно предвосхищает учение философов-экзистенциалистов о пограничной ситуации – таком состоянии, при котором человек способен остро воспринимать то подлинное, что в обычной жизни было скрыто.

Цитирую немецкого психиатра Карла Ясперса (1883–1969):

Пограничные ситуации возникают перед лицом смерти, вины, тяжелых жизненных испытаний, сильных стрессов. При этом организм человека, в целях самосохранения, мобилизует все свои внутренние резервы, чувства максимально обостряются. В кровь вбрасывается адреналин. Пограничная ситуация может привести к прозрению, катарсису, поднять личность на более высокий уровень духовного развития.

Г.Х. Андерсен, как подлинный гений, на сто лет раньше предвосхитил учение, которое повлияет на все искусство, всю литературу XX века!!!

А первый приближенный вернулся к своему обычному лексикону, он стал отвечать на вопросы так же, как до знакомства с подлинным искусством. То состояние очищения, которое было вызвано великим и подлинным искусством, прошло.

– Пф! – отвечал приближенный и покачивал головой. Бледный, похолодевший лежал император на своем великолепном ложе; все придворные считали его умершим, и каждый спешил поклониться новому императору. Слуги бегали взад и вперед, перебрасываясь новостями, а служанки проводили приятные часы в болтовне за чашкой чая. По всем залам и коридорам были разостланы ковры, чтобы не слышно было шума шагов, и во дворце стояла мертвая тишина. Но император еще не умер, хотя и лежал на своем великолепном ложе, под бархатным балдахином с золотыми кистями, совсем недвижный и мертвенно-бледный. Сквозь раскрытое окно глядел на императора и искусственного соловья ясный месяц…

Далее – величайшее в мировой литературе описание пограничной ситуации.

Бедный император почти не мог вздохнуть, и ему казалось, что кто-то сидит у него на груди. Он приоткрыл глаза и увидел, что на груди у него сидела Смерть. Она надела на себя корону императора, забрала в одну руку его золотую саблю, а в другую – богатое знамя. Из складок бархатного балдахина выглядывали какие-то странные лица: одни гадкие и мерзкие, другие добрые и милые. То были злые и добрые дела императора, смотревшие на него, в то время как Смерть сидела у него на груди.

– Помнишь это? – шептали они по очереди. – Помнишь это? – и рассказывали ему так много, что на лбу у него выступал холодный пот.

– Я и не знал