Читать книгу - "Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин"

От всего московского празднества мне в памяти осталась электрическая луна из головы Ленина. Случилось, что как раз тут и вышла настоящая луна с обычным своим дураком в рисунке. Размеры того и другого светила были одинаковые, но Ленин выходил до смешного маленьким. Конечно, над морем огней месяц потерял свое обычное влияние, но все-таки дурак от природы выходил больше умного от людей, превосходил его.

Не думаю, что и Маяковский передурачил луну: истинная поэзия города состоит лишь в обострении и необычайном расширении чувства природы...

557

Вода бывает на службе у человека, но везде и всюду остается водой, силой безграничной в своих возможностях. Так и поэзия заключается в метр, работает на тему и остается поэзией, неисчерпаемой силой души человека. Скорее всего, эта самая сила души, поэзия, уводит молодых людей, «поэтов в душе», далеко от родины, открывать неведомые страны, и она же, эта самая сила, приближает к человеку видение мира и открывает всюду невидимое.

Есть мысли, которые можно вызывать, а есть, которые сами приходят. Вот когда мысль приходит сама, человек теряется, как будто это волна пришла и за первой волной – целое море. Тогда чувствуешь, что рядом с тобой плечо, идет другой человек, и он тоже с тобой все понимает и все разделяет, и ты, чувствуя, что ты не один, а двое сходятся в одной мысли, укрепляешься в ней и начинаешь верить себе. И так создается действительность.

Сколько труда вкладывает человек около хлебного зернышка и все-таки оно прорастает само, и вся природа в себе тоже нерукотворна. Также где-то возле хлебного зернышка и зарождается поэзия: зерно идет в хлеб, а эта какая-то сила питает души.

Наука, искусство, поэзия вытекают из одного родника и только потом уже расходятся по разным берегам или поступают на разную службу.

Наука кормит людей, поэзия сватает.

Я чувствую себя упавшим семенем с дерева в этот поток в том месте, где наука и поэзия еще не расходятся на два рукава.

Наука делается кухаркой, поэзия – свахой всего человечества.

19 Сентября. Золотое, теплое, ароматное утро. На огороде успокоительно торчат остатки огорода: кончились наши хлопоты! И готово овощехранилище, и все, все доделал на зиму спокойный и дельный человек Иван 

658

Федорович. Вчера вечером я отвез его на вокзал и, возвращаясь в темноте (света нет – аккумулятор заряжается), вывернул буфером огромный пень на своем участке.

Появились на одном окне несметные полки маленьких мух в какую-то часть настоящей мухи и среди них изредка была муха огромная, как будто одновременно Гулливер находится и среди великанов, и среди карликов.

Помню золотые дни бабьего лета на Балахонском хуторе графа Бобринского (Вадима). Я тогда был влюблен и вкладывал любовь свою в эти золотые дни, в росу, в мух, в тугую капусту, в морковь. И вот к этому всю жизнь стремился вернуться и, пожалуй, вот теперь и достиг. Дело, конечно, не в капусте, не в мухах, а в том, что дает мне Ляля: в самоутверждении (не знаю, как это назвать).

Конечно и социализм, как и все на свете, в детстве своем начинается поэзией. И только к старости его здание, поднимаясь все выше и выше, обрастая лесами...

Вот этот вопрос надо себе поставить на разрешение окончательное.

А пока надо установить, что я перебрал все поэтические материалы социализма моей юности, чтобы сделать из них бесспорную вещь на показ индивидуалистической Америке.

И перебрав их, убедился, что в действительности, скорее всего, этого нет, что в отношении поэзии от социализма остались только леса: самого здания нет. А еще больше похоже на какой-то дырявый сосуд, в который наливается и опять из него выливается народная жизнь, и опять, и опять подхватывается черпачком, и опять наливается и выливается...

Так совершается борьба в мире двух творческих начал человека: частной инициативы как силы первенства человека в его лице (свободы) и социализма как силы всего человека в его необходимости или послушании.

659

Капитализм, может быть, есть односторонний уклон борьбы за лицо (первенство), как и наш большевизм есть уклон от борьбы за организм всего человека (необходимость).

Голос борьбы за лицо говорит: «Хочу быть самим собой».

Голос борца за организм всего человека говорит: «Слушаться надо».

Вот и вся тема моего «Царя». Я могу вернуться к нему, расширив свой кругозор вниманием к происходящей в мире борьбе.

Говорили о том, что за время войны женщины забрали власть в семье, и обрадованные вначале встречей с мужьями, женщины потом в них разочаровались. «Вот даже и моя Поля, – сказал Иван Федорович, – забрала себе что-то в голову, ворчит и не остановить ее. Другой раз даже о палке подумаешь».

Рассказать, как наши христианки стали бороться с «палкой» Ивана Федоровича

20 Сентября. Ночь была светлая, звездная, утро пришло прохладное, хмурое. Вычитал в Б[ританском] С[оюзнике] из статьи «Прогресс науки», что некий ученый практические успехи науки во время войны приписывает тем великим берегам прогресса, в которых совершалось движение науки. Он говорил, что за 6-7 лет войны ученые потеряли это знамя, и движение науки теперь находится в опасности.

Продолжая мысль, можно и так сказать, что ценою жертвы прогрессом науки люди получат спасение от войн и голода (коммунизм).

Теперь думаю о всей русской революции, о декабристах, о Писареве, о Бакунине, о народничестве и о Ленине – разве в том самая сущность революции, что чечевичная похлебка человечества, его насыщение и размножение возвеличивается против борьбы человека за первенство.

660

Но почему же 30 лет, Михаил, ты мог жить собачьей жизнью со своими собачьими рассказами и отгонять от себя мысль о борьбе чечевичной похлебки против борьбы человека за его первенство?

Потому что ты очень веришь в русский народ, что он выйдет на широкий путь борьбы всего человечества за его первенство в природе (личность, как явление первенства человека в природе).

И сейчас я в это верю. И если даже погибнет Россия в борьбе за чечевицу, то какие плодородные берега будут созданы движением человечества на пути его к первенству.

А теперь, определившись в истории, посмотри на действительность и на свою мысль о «да умирится же с тобой»...

Как ясно теперь, чего я боялся: я боялся, что умиренность стихии с человеком,