Читать книгу - "Очерки по истории русской церковной смуты - Анатолий Краснов-Левитин"

Каждый день епископ Валентин писал ей письма, длинные, со вздохами со следами слез и с подписью в конце каждой страницы: «продолжение на обороте».

Шапка епископа, высокая, потертая, из поддельного котика, была починена ее руками. Епископ тихо любовался неровно лежащими синими нитками, привык за последнее время часто снимать шапку: перевернет ее в тонких и белых ладонях, вдохнет холодный и необозримо широкий воздух пустынного городка, — печальные мысли все чаще и чаще посещали его голову».

Таков образ обновленческого епископа. Далее писатель необыкновенно правдиво рисует быт обновленческого духовенства.

«А от него требовалось, — читаем мы далее, — постоянно мыслить, что он — епископ Валентин, слуга Бога и Живой Церкви, борется с тихо-новщиной в своей крошечной епархии; что епархии такие крошечные открывают для прельщения глупых и неразумных чад блеском архиерейского служения. Хлеб и паства доставались с трудом: даже песнопения из великих церковных композиторов надо было назначать с выбором, ибо постоянно стоял возле хора агент, бравший налог за исполнение песнопений, а миряне в кружку опускали мелкие монеты, и больше всего раздра-. жало, что вот уже год, но каждый день в кружке находят николаевский двугривенный и никак не удавалось уследить, кто так озорничает, и кроткая радость медленно угасала в нем…

Архипов, берясь за выпачканную известкой скобу низенькой двери, воскликнул:

— Нам ли, ваше преосвященство, не понимать ваших мучений. Живете вы у мужика, спите на досках, у Митрия клопов-то, поди, больше гвоздей, Господи!..

Митрий, квартирохозяин епископа, был сапожник, и клопов, действительно, было много. Помимо клопов, епископа мучила духота: кроме Митрия, в комнате спало трое детей, теленок, стояли вонючие кадушки с огурцами и капустой. Митрий, сутулый, с грудной жабой, сильно некрасивый, настаивал перед епископом и перед Живой Церковью, чтобы требовали христиане уничтожения икон. «Больно святые ликами прекрасны», — озлобленно хрипел он. Тоже, должно быть, любви в своей жизни не встретил…

Епископ смущенно осмотрелся… Он с умилением думал, что вот: собор дряхл, служат в одном зимнем притворе, через весь притвор тянется к алтарю ржавая труба железной печки, и ладану никак не удается осилить запах сырых дров, а колокол гремит так, будто ему надо сзывать тысячную паству».

И заключительный взгляд на епископа: «Он глядел на епископа — и ничего не замечал в нем: не замечал острого, усталого лица, красных пухлых век, длинного пальто с отрепанными рукавами и шапки в руках, шапки, снятой, несмотря на мороз, и на то, что волосы у попа жидкие, серые… Шея епископа, закутанная грязным оренбургским платком, казалась необычно длинной, а голова (все от того же пухлого платка) испуганной и больной». (Иванов ВВ. Счастье епископа Валентина. Сб. рассказов. Госиздат, 1928.)

Кроме материальной нужды, обновленцам порой приходилось страдать от эксцессов фанатичной толпы: масса, инстинктивно чувствующая неправду, лежащую в основе обновленческого раскола, но совершенно бессильная разобраться в сложной ситуации, обычно срывала свой гнев на первых попавшихся людях. На этой почве порой происходили бурные инциденты. Об одном из таких инцидентов рассказывает А.И.Введенский в своей речи на пленуме Священного Синода:

«В Череповце сокрушали и черепа, — говорит он. — В прошлом сентябре 1924 года по улицам Тихвина началась охота тихоновцев за двумя обновленцами, охота, в буквальном смысле этого слова. По внушению тихоновского епископа, указаны были, как предмет облавы, священник Борисов и священник Мальцев. Начали их бить. Вся толпа в 500 человек, в буквальном смысле, била их. Оба священника бежали по полю около монастырских стен… Один священник засунул свою голову в частокол, чтобы сохранить ее от проломов, а свое тело предоставил побоям. Мальцев поехал с забинтованной головой». (Церковное обновление, 1925, № 6–7, с.36.)

Если отбросить ссылку на «тихоновского епископа», якобы подстрекавшего людей, что совершенно неправдоподобно, то картина представляется близкой к действительности. Впрочем, А.И.Введенский говорил со знанием дела: ведь он сам подвергся избиению в Минске, куда он поехал сразу после архиерейской хиротонии.

«Приехал я в Минск, — рассказывал он однажды. — В воскресенье должен я служить в соборе. Утром говорит мне местный архиерей: «Владыко! Служить невозможно — толпа возбуждена, помолитесь дома». Я отвечаю: «Владыко! Как старший по сану, прошу вас служить — и сам непременно буду служить». Иду в собор, навстречу — разъяренная толпа. Кричит мне: «Какой ты архиерей?» Говорю: «А чем я не архиерей?» — «А какой ты архиерей, у тебя на груди икона, а не крест!» Ну, думаю, что говорить с дураками — пошел напролом. Ну, тут и дали мне жару…»

В других случаях А.И.Введенскому приходилось вести словесную дуэль. Он парировал словесные удары мастерски. «А где же ваш белый клобук, отец Александр — вы его потеряли?» — с таким вопросом подошла к нему однажды женщина на одной из ленинградских улиц (это было в 1933 году — мы шли с ним по Верейской улице, и А.И.Введенский был одет в модный однобортный пиджак). «Лучше, милая, без клобука, чем со злобой в сердце», — не задумываясь ни на минуту, без запинки ответил он. «Как вам не стыдно, товарищ Введенский, забирать наши церкви?» — с таким вопросом обратились однажды к А.И.Введенскому при выходе из храма три хорошо одетые девушки. «Извините, я не знал, что вы митрополиты», — последовал мгновенный ответ. «Как митрополиты?» — «Я митрополит, и мои товарищи — митрополиты».

Один из пишущих эти строки сам сгал однажды объектом язвитель ного остроумия А.И.Введенского, сказал однажды с мальчишеской резкостью: «Недаром народ так не любш попов. Что может быть хуже попа?» — «Дьяконы некоторые, которые осуждают старших», — не глядя на автора, быстро ответил Александр Иванович.

«Священный Синод слушал доклады с мест о деятельности тихоновцев, — говорилось в одном из синодалыых циркуляров. — По доклада» выяснено с очевидностью, не подлежащей никакому сомнению, что «смиренные» тихоновцы-епископы:

1) врываются в православные храпы во время богослужения и, не взирая ни на что, произносят погромные речи, к великому смущению молящихся (город Симбирск);

2) захватывают православные храды, врываясь в них с кучкой своих сторонников хитростью, обычно за час до звона и начала богослужения (г. Вольск);

3) в своих проповедях, уподобляясь псам лающим, изрыгают на тех, кто отдал все силы своего ума, громадного административного опыта, глубокого и всестороннего образования исключительно на дело спасения потрясенной до основания