Читать книгу - "«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий"

были по выходным. Возможно, люди по привычке, невзначай в разговоре выходной могли назвать воскресеньем – не знаю.. К сожалению, тётя Чеся в Сталинграде заболела брюшным тифом и умерла. Робуш до последнего времени переписывался с бабушкой, а потом с мамой.

Тётя Люся вышла замуж за землеустроителя Макара Семеновича Бича. Она ласково звала мужа на польский манер Марк – Марочек.

Макара Семеновича партия бросала по совхозам всей страны организовывать механизированный агрономический цикл.

Центральное руководство от имени народа направляло руководителей и специалистов туда, куда считало целесообразным для развития народного хозяйства (экономики). Как бы народ, как бы распоряжался своими специалистами, и никто из этих специалистов не спрашивал о жизненных условиях. Крыша над головой в ведомственной квартире и хлеб с маслом, в виде зарплаты в полтора, два раза выше, чем у рабочих, будет, а высшей наградой являлась интересная работа. Такая вот диктатура пролетариата по отношению к «спецам» – служащим, которые должны служить народу, да и к себе самим. Валик родился в Узбекистане в Андижане. Толик, наверное, под Ленинградом в Тосно, Гена под Ленинградом в Любани, Павел в Чечне в совхозе Алпатово. Из Белоруссии Макара Семёновича послали в Среднюю Азию поднимать окраины. Фото Макара Семёновича с тётей Люсей прислано из Андижана. Поработав в Средней Азии, дядя Марк просился в Россию, потому что климат и среднеазиатские обычаи непривычны. Хотелось в Россию, но не в Белоруссию, где и у него были репрессированные родственники, и с которой была связана его тревожная молодость. Когда немцы в 18 году заняли Белоруссию, в Минске получила власть антироссийская белорусская Рада, которую немцы, естественно, некоторое время поддерживали. Немцы для хозяйственных работ Бича мобилизовали, но ему удалось от них сбежать. Потом пришли красные и опять его мобилизовали, но положение было неустойчивым: белые, красные, Рада, махновцы все всех старались мобилизовать, и все от всех старались сбежать, и ему опять вместе с группой сослуживцев удалось из разваливавшейся части разойтись по домам. Заметая следы он сменил отчество Зиновьевич на Семенович. Получилось это случайно – пьяный писарь написал, как ему было привычней, и Макар Семенович не стал исправлять. А когда власть утвердилась, его опять мобилизовали и, как грамотного, определили в штаб, где он должен был, по иронии судьбы, выискивать дезертиров. Вот когда он страху натерпелся, но обошлось, а после армии Макар Семенович получил образование и был принят в партию.

Из рассказов о непривычных обычаях в Средней Азии мне запомнился только один. Женщина, которая носила Бичам молоко, однажды увидела, что тётя Люся это молоко процеживает через марлечку. Женщина подумала, что тётя Люся колдует, а это будет плохо для её коровы, и она перестала Бичам носить молоко. Пришлось искать другую молочницу.

Макара Семеновича перевели в Ленинградскую область. Я помню их приезд. Из купейного вагона они вышли со своими матрасами. В те времена были специальные багажные ремни, которыми стягивали свернутые в рулон матрасы.

Через несколько лет Министерство совхозов послало Макара Семёновича из-под Ленинграда на Кавказ, потому что он был знаком уже практически с хлопководством, а тогда пытались продвинуть хлопок из Средней Азии и Закавказья на Север.

Внедряли хлопок на Северном Кавказе и, даже, на Украине. Я помню, был художественный фильм о том, как героически спасали от заморозка хлопок в украинском совхозе.

Из-за постоянных переездов, дети Бичей часто жили в какие-то промежутки времени, пока шло обустройство на новом месте, у бабушки с дедушкой, а я как-то, возможно не раз, проводил, хотя бы часть каникул, у дяди Марка с тётей Люсей.

То Толика, то Гену, когда они гостили на Лахте, мне приходилось днем убаюкивать. Мы лежали рядом на диване и я «пел колыбельную». Я помнил только несколько слов из какой-то колыбельной:

Летели гуси / Сели на ворота / Червоны боты…,

А дальше я сочинял, кому эти боты принесли гуси. Конечно, тому, кого я убаюкивал.

Бабушка с дедушкой часто между собой говорили по-польски, думая, что мы с Валиком его не понимаем, так что польский я понимал и понимал, что червоны – это красные, но не догадывался, что «червоны боты» это поэтическая метафора – это у гусей ноги, а не подарок кому-то. Сейчас уж все позабыл. Говорить мы по-польски и тогда не могли, а теперь уж и не поймем и не прочитаем.

Разговоры бабушки с дедушкой по-польски мы с Валиком воспринимали, как их желание сохранить от нас свою тайну. Так же, как мы детвора изобретали свои тайные разговоры. Например: «Тыханцы зачёханцы сюдаханцы пришёханцы?». Наши семьи были русские, и мы были русские. Уже, будучи взрослым, я с удивлением узнал, что мама и папа у меня белорусы. Родители наши были культурными людьми и не навязывали нам родоплеменного мировоззрения. Нам позволяли быть детьми своего времени. Нам позволяли быть теми, кем мы себя чувствовали, а мы были, конечно, русскими.

С Валиком, когда мы были вместе, он относился ко мне, как к старшему, и следовал, как он сейчас вспоминает, за моими начинаниями и фантазиями, а в этом возрасте разница даже в один год много для детей значит. Я помню некоторые сценки из наших игр.

На свободном месте между домами рядом с нашим домом, уже при нас, вырыли пожарный пруд – были такие пруды между домами деревянной Лахты, пруды были старые с заросшими берегами, пиявками и жуками плавунцами. Наш пруд был ещё с голыми берегами. Зимой мы на нём катались на коньках – снегурочках. Снегурочки купили, а дедушка сделал на каблуках сапожек крепление – металлическую пластинку, куда входил штырек от коньков. Был наш пруд не глубоким – я однажды провалился по колено. Как-то летом, увидел я оставленную на пруду деревянную лохань для стирки белья, а у меня была примерно метровая палка с металлическим конусом на конце. Такие палки служили в магазинах основой для рулонов клеёнки. Я попросил у продавщицы освободившуюся, но ещё не нашёл для неё применения, а тут план созрел моментально: я посадил в лохань Валика и велел грести руками, изображая линкор, а сам пустил в линкор торпеду, но промазал и торпеда угодила Валику в бок. К счастью даже крови не было

В другой раз в Любани идём мы с ним по пустому загородному шоссе, а на шоссе сидит ворона. Я поднимаю камень и кидаю в ворону, но, разумеется, не попадаю и говорю Валику, что камень прямо рядом с вороной пролетел: «Вот выставь руку в сторону, я покажу». Валик выставляет руку, а я мажу в другую сторону и попадаю ему прямо в лоб. Броски у меня были настолько сильными, что опять ни крови, ни синяка не было.

В Любани главному агроному отводился домик с садиком. Домик пригородного типа, т. е. несколько комнат и кухня. В садике был маленький пожарный пруд, берега которого сплошь чем-то заросли и только маленькая тропинка вела к воде, чтобы можно было набрать воды для стирки или прополоскать бельё.

Во дворе рядом с прудом, на детской, так сказать, площадке, из кучи песка мы соорудили Американскую Горку – с её конусной вершины вокруг по спирали вниз сделали лоток с туннелями и пускали по нему с вершины стальной шарик. Когда шарик в одном из туннелей застрял, а мы, пытаясь его достать, обрушили туннель и потеряли шарик, было очень досадно – мы долго рылись в песке, но безуспешно.

Мальчик постарше подарил мне в Архангельске «пожарный насос», сделанный из примусного насоса, к которому он приделал самодельный кривошипно-шатунный механизм со всеми необходимыми составными частями. Мы по очереди один крутил за ручку маховик, а другой куда-нибудь направлял струю из брандспойта. Огорчало нас то, что брандспойт часто засорялся, и резиновая трубка от насоса к брандспойту лопалась, а мысль о том, чтобы приделать к водозабору фильтр в голову не приходила.

В то время нашими кумирами были летчики, полярники, инженеры; страна стремительно втискивалась в ряды промышленных гигантов. И игры наши вертелись вокруг техники, открытий. Дома в Любани, играли в хороший металлический конструктор Валика. Я, как старший,