Читать книгу - "Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - Валентин Павлович Свенцицкий"

ознакомился: присланный Свенцицким 25 декабря 1907 экземпляр 1-го издания с дарственной надписью «Льву Николаевичу Толстому в знак братской любви и глубокой благодарности» (хранится в библиотеке Ясной Поляны) поручил прочесть Маковицкому (Там же. Кн. 2. С. 599), а написать ответное письмо, несмотря на уговоры секретаря, отказался после того, как узнал, насколько резко автор отзывался о его учении. 14 января 1908 от вопроса И. А. Беневского об «Антихристе» Толстой отделался общими фразами (Гусев Н. Два года с Толстым. М., 1973. С. 70, 85).

Самый объёмный отзыв дал А. К. Закржевский в книге «Религия. Психологические параллели» (Киев, 1913. С. 388–406); несмотря на отсутствие духовной трезвости, вызывающее путаницу в рассуждениях, некоторые его мысли весьма ценны. Пытаясь изъяснить диалектику искусства и реальной жизни, критик счёл «Антихриста» далёким от «литературного» (в вульгарном смысле) произведения, увидел «нечто большее, чем обычный роман с началом и развязкой, <…> почувствовал в нём настоящую трагедию наших дней, крик огненной боли, крик безумия в кромешной тьме». Роман впервые трактуется как символ болезни века: «Потому он и интересен, что в нём открыто, обнажённо и пламенно говорится о том, о чём привыкли все молчать, хотя и каждый носит в своей душе этот ад. <…> В кровью написанной книге человек среди этого молчанья вдруг закричал, и крик его исходит именно из тех глубин, из которых кричал и Достоевский. <…> Это правда, сущая правда, это страшная правда нашей жизни… Вокруг нас и среди нас много таких “героев нашего времени”, и они молчат и никто не знает о той ужасной, убийственной игре лжи и самообмана, которую они исполняют не по своей воле, а по воле сидящего в них демона двойственности». Характеризуя героя, «раздавленного идеей смерти», Закржевский раскрывает механизм бесовского порабощения личности: «…он понимал, что нужно выбрать или Христа, или смерть. Не мог побороть смерти и не мог уверовать во Христа, вот в чём была вся его мука, весь ужас, всё отчаянье <…> И он не столько не может, сколько не хочет, именно – не хочет». Страстно и убедительно звучит финал рецензии: «Роман кончается победой антихриста. Но не верю я, что это – конец… Всё почему-то кажется – ещё не всё испытано, ещё не всё перегорело, ещё не всё искуплено страданьем, чтобы быть концу… И много ещё придётся перенести нашему несчастному герою, много перемучиться, много сил употребить на то, чтобы дойти до конца, до настоящего конца пути своего, а потом снова вернуться к попранной, но вечно зовущей силе – Христу…»

На склоне социалистической эпохи о романе напомнил Л. Н. Чертков (псевд. Москвин), назвав его нашумевшим и сочетавшим «индивидуалистический парадоксализм “человека из подполья” с резкой критикой окружающей действительности» (КЛЭ. Т. 9. М., 1978). А. М. Эткинд чутко отмечал: «Мы встречаемся с исповедью, напоминающей разве что голос “Человека из подполья” Достоевского – напряжённой и цинично-откровенной, но стилистически сглаженной речью профессионала-философа <…> ткань её основана на иронической игре между позициями автора и рассказчика. <…> Автор показывает своих героев в момент крайнего душевного напряжения, непрерывного ожидания того, что самые страшные события в жизни вот-вот настанут – и они настают; и одновременно читатель видит, как обнажают эти критические мгновения нерешённость главных вопросов – личных, профессиональных, религиозных. <…> Очевидно стремясь к тому, чтобы его героя-рассказчика воспринимали как подлинное лицо автора, Свенцицкий придал ему свою профессию и формальные черты биографии. Вместе с тем он вложил в этот монолог мысли и чувства шокирующие и недопустимые для религиозного человека, и это ставит в тупик даже изощрённого читателя. Отношения между я рассказчика и подлинным я автора так и остаются непрояснёнными. В сладострастных, наполненных садизмом фантазиях герой не знает удержу; но, похоже, никогда их не осуществлял» (Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и революция). М, 1998. С. 443–445, 247–248). По сюжету и общей тематике историк сближал «Записки» с романом А. Белого «Серебряный голубь», вышедшим двумя годами позже, и, вслед за Блоком, находил общие черты с романом П. Карпова «Пламень» (1914). Как бы споря, но и дополняя, Т. Н. Резвых писала: «Однако в романе нет смакования разных демонических образов, как у Мережковского, Арцыбашева или Федора Сологуба, а путь от Антихриста ведёт ко Христу. Автор полагал, что единственный путь к Богу – путь “благоразумного”, покаявшегося разбойника, с тёмного дна поднимавшегося к свету» (http://www.xrampg.obninsk.ru/Arhiv/Duh_literatura/may_2002.htm). Глубоко прочувствовала авторскую задачу И. Н. Михеева: «Если человек становится носителем сатанинского духа, вбирая его в свой внутренний мир, в таком случае он может быть воспринят как прообраз или предтеча антихриста. Блестящую характеристику подобной личности, её внутреннего пространства мы находим у В. П. Свенцицкого, подвергшего собственное “я” тщательному самоанализу <…> Этот “наездник” – тот самый “двойник” (сатанинский элемент), который живёт во внутреннем пространстве таких героев Достоевского, как “подпольный парадоксалист” Голядкин, Раскольников, Ив. Карамазов и Ставрогин; “наездник” – это бес, вселившийся в души Лизы Хохлаковой, Грушеньки, подстрекающий к издевательству над ближним, к причинению им утончённым образом нравственных страданий. <…> На уровне индивидуальном каждый человек, стремящийся к христианской жизни, неизбежно сталкивается с духом антихриста, который, глубоко проникая в сознание и подсознание личности, захватывает её волю. Поэтому для освобождения от “наездника” требуются колоссальные усилия, борьба не на жизнь, а на смерть» (Михеева И. “Пред течи тьмы” в русской ментальности // Этос религиозного опыта. М., 1998).

К сожалению, многие судили о книге, не потрудившись ознакомиться с текстом. Это приводило к несуразным заключениям. Ориентировавшийся в т. ч. на статью в КЛЭ Е. С. Полищук писал, что в романе «изображён типичный для декадентской литературы “биполярный” герой, успешно преодолевший – во имя предельной искренности перед собой и достижения максимальной полноты жизни – традиционную “буржуазную мораль”; основанием для разврата и иных неблаговидных поступков для него стала пагубная мысль о том, что избегающему искушений не узнать и святости» (Полищук Е. Вдохновенный пастырь // Московский журнал. 1992. № 10. С. 22). Составитель сборника «Взыскующие града» (М., 1997) В. И. Кейдан цитировал Полищука, добавляя, что «Антихрист» напоминает роман Арцыбашева «Санин»,[30] и путая предисловие с послесловием. Компиляция второисточников и собственные домыслы выглядят весьма комично – оказывается, прототип «анонимного (!) епископа-старца <…> к которому приходят в отчаянии (!) главный герой романа и его друг <…> одобрил создание ХББ и отредактировал <…> нелегальные издания Братства»; в статье Гиппиус содержится «желчная критика романа»; главный герой «притворяется пророком нового, социального христианства <…> среди прочих действующих лиц легко узнаётся С. Булгаков <…> После выхода романа, вызвавшего скандал в кругу его