Читать книгу - "Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский"

чему-то постороннему, а в большом количестве даже и вредному» (86, с. 43–44). Круг интересов университетских студентов-«белоподкладочников», как и лицеистов и правоведов, в основном ограничивался светской жизнью: ведь студент считался взрослым человеком и мог появляться в гостиных и на балах. Особенно все это было характерно для второй половины ХIX в. с ее общей демократизацией жизни и значительным притоком дворян в университеты: поместья уже не кормили, и требовался диплом, который к тому же позволял избежать солдатской лямки и отбыть воинскую повинность в более легком варианте, вольноопределяющимся, с перспективой получить чин прапорщика запаса. Рознь и даже неприязнь среди университетского студенчества разного положения была довольно сильной и взаимной. Князь С. М. Волконский, учившийся в Петербургском университете в те же 80-е гг., с обидой вспоминал, как профессора сбавляли ему балл «за титул», а однокашники с неприязнью упрекали его, что он «барствует»: «Положение людей нашего круга было тяжело, а наше с братом положение осложнялось еще и тем, что отец был товарищем министра народного просвещения. Сколько косых взглядов… Как странно, что именно те люди, которые проповедуют равенство, они-то больше всего против равенства грешат» (42, с. 51). Д. Нацкий, учившийся на юридическим факультете Московского университета, впоминал о конфронтации с белоподкладочниками на политической почве: «Весной наш ректор отправился с визитом во Францию, и по этому случаю… Наши юристы из белоподкладочников тоже отправили приветственную телеграмму французским студентам-юристам. Узнав об этом, студенты других факультетов взяли в работу наших белоподкладочников, требуя ответа, как это они посмели от имени всех студентов приветствовать ничем не заслуживших этой любезности французов… Требования эти высказывали, главным образом, кавказцы, и от них влетело нашим белоподкладочникам» (122, с. 141).

Специфической чертой студенческой жизни даже молодых людей из более или менее обеспеченных семей, если им приходилось жить далеко от дома, была бедность, нередко сочетавшаяся с грубостью и распущенностью нравов. Выходец из богатой нижегородской помещичьей семьи, П. Д. Боборыкин, поступивший в 50-х гг. в Казанский университет и имевший при себе крепостного слугу (!), писал: «Мне пришлось сесть на содержание в тысячу рублей ассигнациями… что составляло неполных триста рублей – весьма скудная студенческая стипендия в настоящее время, да и тогда это было очень в обрез, хотя слушанье лекций и стоило всего сорок рублей…

И в наше время было много бедняков. Казенных держали недурно, им жилось куда лучше доброй половины своекоштных, которые и тогда освобождались от платы, пользовались некоторыми стипендиями (например, сибиряки), получали от казны даровой обед и даже даровую баню… Мы должны были довольствоваться очень скудной едой. В Дерпте, два года спустя, она стала еще скуднее, и целую зиму мы с товарищем не могли тратить на обед больше четырех рублей на двоих в месяц…» (18, с. 95, 98–99).

Масса студентов была крайне плохо обеспечена материально, жила в дешевых меблирашках, даже в трущобах, плохо питалась, не имела хорошей одежды и обуви, нередко пьянствовала. Недаром среди студенчества в концу XIX в. больных было больше, чем в других группах населения. На первом месте среди заболеваний стояла чахотка (плохая одежда, обувь, скудное питание), на втором – желудочные заболевания, на третьем – венерические болезни (от 20 до 30 % студентов!).

Историк искусства Н. П. Кондаков вспоминал: «Все годы университетского курса я должен был давать уроки, совершая почти ежедневные походы с Покровки на Арбат и даже на Девичье Поле, по рублю, а иногда по полтора рубля за час. Будучи освобожден от платы, я получал также стипендию – восемь рублей с копейками в месяц, что было для меня большой находкой. Я мог расходовать на завтраки и даже обеды по 20 и 30 копеек, на расстегаи с парою чая в трактире по 25-ти копеек и даже ходить в театр, конечно, в рай (т. е. на верхний ярус балкона. – Л. Б.)…» (90, с. 66). Отметим, что Кондаков жил в собственном доме, т. е. не платил за квартиру. Учившийся в Петербурге туляк В. В. Вересаев писал: «Получали мы с братом Мишею из дома по двадцать семь рублей в месяц. Приходилось во всем обрезывать себя. Горячую пищу ели раз в день, обедали в кухмистерской. Утром и вечером пили чай с черным хлебом, и ломти его посыпали сверху тертым зеленым сыром. Головки этого сыра в десять копеек хватало надолго. После сытного домашнего стола было с непривычки голодно, в теле все время дрожало чисто физическое раздражение. Очень скоро от обедов в кухмистерской развивался обычный студенческий желудочно-кишечный катар: стул был неправильный, в животе появлялись жестокие схватки, изо рта пахло, расположение духа было мрачное… Основным моим настроением… была глубочайшая душевная угнетенность… Условия студенческой жизни били по здоровью под самый корень. Плохой стол, студенческий желудочный катар от него, запоры и геморрой; сидячая, исключительно умственная жизнь; отсутствие физических упражнений; курение по двадцать-тридцать папирос в день; безобразная половая жизнь с многонедельным воздержанием, бунтующими в крови сладострастными чертиками и с страстно желаемыми объятиями проститутки, после которых было омерзение до тошноты…» (33, с. 239, 369).

Если в первой половине XIX в. такое явление, как «нищий студент» было практически неизвестно, хотя современники и отмечали случаи бедности, то в 1870-х гг. в Казанском университете только 28 % студентов могли существовать на собственные средства, в Киевском недостаточными были от 60 до 70 %, а в Одессе их число доходило даже до 80 %. При этом количество студентов, пользовавшихся теми или иными льготами, т. е. не имевшими собственных средств, возросло с 49 % в 1866 г. до 78 % в 1874. К началу ХХ в., по данным обследований, не все студенты имели теплые пальто, включая, например, Томский университет, что в условиях Сибири – далеко не последнее дело: нужно учесть, что теплых автобусов и троллейбусов, не говоря о метро, тогда не существовало, и даже на извозчике ехать было холодновато; обувь и брюки многими участниками обследований характеризовались как «дрань» и «рвань». Требование иметь форменную одежду в этих условиях для многих было чрезвычайно болезненным, и значительная часть студентов ограничивалась купленными на толкучке студенческими тужуркой и фуражкой. Один из студентов Петербургского университета вспоминал: «Своего рода комиссионерами в этом деле были сторожа университетских шинельных… Они же торговали тужурками и шинелями окончивших. Сюртук имели далеко не все, большинство ходило в форменных черных тужурках с синим кантом и петлицами… На улицу надевали шинель… и фуражку… Форма была не обязательна, носили ее по двум причинам: во‑первых, сразу видно. что студент, а это обеспечивало известное положение в обществе; во‑вторых – так было дешевле – потрепанная студенческая форма не считалась чем-то неприличным, а старая штатская «тройка» – считалась. Существовал, по слухам, какой-то университетский мундир с золотым шитьем, треуголкой и шпагой, но мы на студентах такого не встречали» (75, с. 159). Питание… Что говорить о питании,