Читать книгу - "Избранные труды. Норвежское общество - Арон Яковлевич Гуревич"

определенную функцию в системе феодального принуждения21. Существенные отличия личной свободы норвежских бондов от несвободы крестьян иных стран той же эпохи несомненны и их неправильно было бы игнорировать, — но вместе с тем это не должно скрывать от нас и того общего, что существовало между сословной неполноправностью оброчника-лейлендинга и несущего публичные повинности мелкого крестьянина, с одной стороны, и личной зависимостью барщиннообязанного крепостного, с другой.

Ни в коей мере не желая «подгонять» весьма своеобычные социально-экономические отношения Норвегии в Средние века под «общеевропейские мерки», следует, по-видимому, признать, что и норвежское крестьянство той эпохи было феодально-зависимым, что норвежские лейлендинги не были лично независимыми арендаторами, вступавшими якобы в равноправный договор с земельными собственниками. Степень и формы зависимости крестьян, имевшей место в Норвегии, очевидно, определялись отмеченными выше причинами.

Специфика зависимости лейлендингов заключалась в том, что зависимость эта обусловливалась в первую очередь не отсутствием у них собственной земли и не их подчинением власти крупного землевладельца, а неполноправным положением всего крестьянства в норвежском средневековом обществе. Для того, чтобы лучше уяснить существо феодальных отношений в Норвегии, следует иметь в виду, что их невозможно мыслить как отношения между отдельным феодалом и отдельным крестьянином, — такого рода робинзонада может только запутать проблему, ибо феодальные производственные отношения — это отношения между классом феодалов и классом крестьян. Я подчеркиваю важность этого вопроса для понимания феодализма в Норвегии, потому что здесь (как, полагаю, и в других скандинавских странах) он получил публично-правовую или, если угодно, государственно-правовую окраску. В системе феодальных отношений, а равным образом и в процессе их становления, чрезвычайно значительную роль играла государственная власть.

Отношение бонда к земле было столь же противоречиво, как и его личный статус. С одной стороны, многие бонды не превратились в лейлендингов, сохранили в своем владении усадьбы и земли; если их участки не считались одалем, то они назывались в памятниках права «собственной землей». С другой стороны, в норвежском обществе возникло представление о том, что короли из дома Харфагров отобрали у всех бондов их земли, присвоили их себе. Такое представление нашло отражение как в сообщениях исландских саг об «отнятии одаля» Харальдом Харфагром, так и в некоторых произведениях скальдической поэзии22. Несмотря на неясность сообщений источников и на запутанность этого вопроса в историографии, можно с большой степенью уверенности говорить о связи «отнятия одаля» королевской властью с возникновением системы эксплуатации населения Норвегии королями в виде корм-лений-вейцл и иных поборов. Таким образом, бонды, не утратившие своих наделов и по-прежнему считавшиеся их собственниками, вместе с тем не могли неограниченно распоряжаться всем доходом со своей земли и должны были часть его отдавать королю или его слугам. Рассказы саг об «отобрании одаля» содержат ясное указание на то, что этот акт в представлении тогдашних норвежцев и исландцев определенно связывался с ограничением права собственности бондов на землю. Наряду с правом собственности владельца на возделывавшийся им участок создавалась как бы верховная собственность короля на все земли страны. Эта верховная собственность, разумеется, имела мало общего с верховенством феодального сюзерена на земли вассалов, но вспомним, как на практике реализовалось это право скандинавских конунгов на земли бондов. В раннее Средневековье это право выражалось прежде всего в том, что государь во время своих поездок по стране посещал пиры-вейцлы, которые для него были обязаны устраивать крестьяне, собирал с них продукты, требуемые для содержания свиты. Но он мог пожаловать право сбора кормления тому или иному приближенному или служилому человеку. В результате такого пожалования не только усадьба короля, в которую прежде бонды свозили угощения, становилась собственностью получившего это пожалование, но и округ, откуда поступали продукты, подпадал под его власть. Население округа, который отныне тоже назывался вейцлой, не превращалось в прекаристов или держателей владельца вейцлы, бонды сохраняли участки в своем распоряжении, ограниченном, однако, повинностью содержать на свой счет этого владельца вейцлы или лена, как нередко называют источники подобного рода пожалование. Налицо как различия между норвежской вейцлой и феодом западноевропейского типа (отсутствие сеньери-альной власти владельца вейцлы над ее жителями, отсутствие наследственного права владения вейцлой), так и определенное сходство между вейцлой и феодом (или бенефицием франкской эпохи). Это сходство заключалось в присвоении владельцем вейцлы — могущественным человеком (лендрманом, вейцламаном, сюсельманом), состоявшим на службе у короля, части продуктов труда крестьян, которые вместе с тем находились под его управлением23. Характер власти вейцламана над бондами был в значительной мере публично-правовой, он управлял ими в качестве королевского наместника, но нельзя не учитывать, что в пределах этого же округа он имел свои собственные земли с зависимым населением, лейлендингами, слугами, т.е. являлся вотчинником. Поэтому вполне вероятно, что методы управления этими вотчинами он стремился переносить и на управление всей вейцлой. Всякая публичная власть в тот период в той или иной мере имела тенденцию перерасти во власть личную. В какой мере это произошло в Норвегии, пока сказать трудно вследствие слабой изученности вопроса. Известно, однако, что немалое количество королевских усадеб с течением времени превратилось в собственность могущественных людей, семьи которых из поколения в поколение владели ими и собирали кормление с жителей окружавших эти усадьбы районов24.

Дальнейшему изучению подлежит следующий вопрос: является ли то обстоятельство, что владельцы вейцл эксплуатировали население последних в качестве королевских слуг, а не в качестве частных сеньеров, препятствием к тому, чтобы считать существо этой эксплуатации феодальным? Если видеть в феодальной собственности на землю не простую разновидность частной собственности, т.е. права свободного распоряжения землей, а специфическую форму присвоения прибавочного труда непосредственных производителей, ведущих свое хозяйство и подвергающихся внеэкономическому принуждению, то, по-видимому, в обрисованном нами отношении с известной отчетливостью выступят некоторые существенные черты феодального производственного отношения: прибавочный труд норвежских бондов присваивался представителями господствующего класса, с этой целью подвергавшими бондов принуждению, — как при посредстве публично-правовых функций, которыми они обладали, так и в силу отмеченной выше социальной неполноправности бондов. Феодальную основу имело в известной степени и прямое отношение государственной власти к бондам: те многочисленные службы и повинности, которые крестьянство должно было исполнять по приказу короля, в конечном итоге обеспечивали существование и господствующее положение класса, группировавшегося вокруг короля.

Мы можем, следовательно, заключить, что в той или иной мере, в различной форме, всё норвежское крестьянство в Средние века подвергалось эксплуатации со стороны господствующего класса, включалось в систему феодальных о.тношений. Часть крестьян, и все более увеличивавшаяся, а с XII или XIII в. преобладающая, — лейлендинги — являлась держателями земли от земельных собственников; одновременно все