Читать книгу - "Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов"

их почти всего. Когда я положил скромные цветы на неухоженные могилы З. Гиппиус и Д. Мережковского, навечно оставшихся в аллеях русского кладбища Сен-Женевьев де Буа, то подумал: эти наши соотечественники никогда не смогли принять того, с чем согласились все мы. Отрицая нарождающуюся реальность несвободы, они оказались исторически правы.

Троцкий не хотел понять Мережковского – оригинального художника и мыслителя, утверждавшего, что каждый человек пуст без Бога. На это портретист отвечал:

– Меж фундаментом культуры и куполом мистики, там, где должна помещаться «правда о спасении общественности», у него царит откровенная пустота, которую наполнить он раз и навсегда бессилен{1132}.

Троцкий несправедлив к Мережковскому. Он всегда категоричен. В его оценках нет и тени сомнения. Ведь он не критик, а революционер!

Портреты Троцкого – ясные реалистические полотна. Многие из них оптимистичны. Гораздо больше – ядовито-саркастических. Немало полотен, которые подобны реквиему. Как я уже говорил, самый потрясающий и ошеломляющий – портрет старшего сына Льва Львовича Седова. Очерк озаглавлен красноречиво: «Лев Седов, Сын, друг, борец». Думаю, что портрет сына – один из самых лучших в бесконечно длинной галерее словесных образов, созданных Троцким.

Когда читаешь внешне простые строки о жизни мальчика-юноши, то перед мысленным взором бегут немые черно-белые кадры тогдашней революционной хроники: «…его отрочество проходило под высоким давлением. Он прибавил себе год, чтобы поскорее вступить в комсомол, который кипел тогда всеми страстями пробужденной молодежи. Молодые булочники, среди которых он вел пропаганду, награждали его свежей булкой, и он радостно приносил ее под порванным локтем своей куртки. Это были жгучие и холодные, великие и голодные годы. По собственной воле Лев ушел из Кремля в пролетарское студенческое общежитие, чтоб не отличаться от других. Он отказывался садиться с нами в автомобиль, чтоб не пользоваться этой привилегией бюрократов. Зато он принимал ревностное участие во всех субботниках и других ”трудовых мобилизациях“, счищал с московских улиц снег, ”ликвидировал“ неграмотность, разгружал из вагонов хлеб и дрова, а позже, в качестве студента-политехника, ремонтировал паровозы…» В конце очерка слова: «Мы не верим, что его больше нет, и плачем, потому что не верить нельзя… Вместе с нашим мальчиком умерло все, что еще оставалось молодого в нас самих…»{1133}

Читая очерки-портреты Троцкого, нельзя быть равнодушным. Перо большого мастера заставляет читателя удивляться, негодовать, страдать, восхищаться, поражаться, спорить с автором, соглашаться и снова категорически спорить. Природа была щедра к нему: она наделила его не только способностью глубоко, гибко и широко мыслить, но и самым активным образом реализовывать свои мысли. Троцкий любил писать очерки о людях. Делал он это по какому-то внутреннему зову. Портреты не похожи один на другой не только потому, что «натурщики» были разными людьми. Дело в том, что Троцкий каждый раз занимал новую, оригинальную позицию, менял ракурс, угол интеллектуального «освещения».

Троцкого часто уговаривали написать о конкретном лице. Весной 1924 года, например, Л. Л. Авербах попросил его написать очерк о Я. М. Свердлове, попутно поставив ряд писательских, литературных вопросов. Троцкий отказался. Вероятнее всего, он бы написал панегирик, хотя во ВЦИКе все знали, что Свердлов как революционер был беспощаден и страшен в повседневных делах. Его подпись стоит на ряде документов, решивших судьбы многих-многих людей.

Это за его подписью пошла на Дон печально известная директива ЦК от 24 января 1919 года о расказачивании, которая требовала физического уничтожения многих тысяч казаков. Это после его «команд» появились страшные документальные свидетельства, подобные этому:

«Москва, Енукидзе

Сегодня прибыли в Орел из Грозного 403 человека мужчин и женщин казачьего населения в возрасте 14–17 лет для заключения в концлагерь без всяких документов за восстание…»{1134} Страшно читать эти телеграммы и семь десятилетий спустя…

Свердлов, этот якобинец из Нижнего Новгорода, сын ремесленника-гравера и печатника, видел смысл революции в беспощадности к себе и другим.

Авербах получил письмо, в котором Троцкий отвечает критику: «Литература прежде всего расширяет поле зрения и лишь отчасти и далеко не всегда воздействует на угол зрения… Литература не есть микрокосм, а есть часть макрокосма…»

В словах этих, не бесспорных, но очень глубоких, Троцкий выражает свое отношение к политическому и литературному портрету. Кстати, в том же письме Троцкий весьма своеобразно и откровенно характеризует Горького (в изгнании он напишет о нем очерк): «Коммунистический характер произведений Горького более чем сомнителен. В них много анархо-индивидуализма, обывательской ограниченности, скрытой мистики и пр. Это было бы опасно и заставило бы нас поставить крест на Горьком, если бы воспитание пролетариата определялось целиком или главным образом литературой…»{1135}

Для Троцкого портрет исторической личности – это ее социальная и художественная оценка, своего рода «приговор» вечности, которая редко дает отсрочки платежей по моральным векселям. По сути, Троцкий, создавая портреты, как бы корректировал (а часто и пересматривал) марксистский тезис о «решающей роли народных масс», исподволь «заселяя» историю людьми, прошедшими по земле и оставившими на ней свой след. В храме цивилизации, который Троцкий намеревался сделать коммунистическим, по его мнению, должны быть массы и личности. И хотя очеркист не раз критиковал Михайловского и Карлейля за преувеличение значения в истории роли личностей, своей политической и литературной практикой он говорил в значительной мере другое.

Как бы мы ни относились к портретам Троцкого и к нему самому, нельзя не признать: это не манекены, не тени, не плакатные фигуры. Возможно, главным достоинством его портретов является способность отражать то, что описать крайне трудно: работу мысли его «натурщика». Троцкий понимал, что каждая личность – это бесконечный лабиринт мыслей, в котором, однако, всегда видна цельная «система». Люди у Троцкого – персонажи исторической драмы, в которой сам автор был и героем, и неудачником, и режиссером, и сценаристом. Изгнанник давно стал вглядываться в зеркало истории. Взгляд его был зорким, проницательным, хотя собственное изображение нередко заслоняло или даже искажало события драмы, участником которой он был.

Летописец революции

Патриарх исторической науки Геродот считал, что задача летописца состоит в том, «чтобы от времени не изгладилось в памяти все, что совершено людьми, а также чтобы не заглохла слава о великих и достойных удивления деяниях…»{1136} Геродот, созерцая греко-персидские войны (500–449 гг. до н. э.), стал писать «истории». Троцкий, который по праву является выдающимся историком, не просто созерцал, а творил то, о чем он затем спешил поведать людям.

На всех исторических описаниях революционера лежит печать личного опыта. Может быть поэтому, обращаясь к историческим сочинениям Троцкого, мы не только сухо отмечаем «этапы», «периоды», «эпохи» человеческой эволюции, как бывает при чтении обычной исторической литературы, но чувствуем борение страстей, воль, интеллектов людей, прошедших по сцене бытия. История по Троцкому – это бесконечная галерея: лиц, сражающихся, смятенных, одержимых, действующих в соответствии с объективными законами развития. Троцкий всем своим творчеством старался показать, что история развивается «по Марксу» не в фатальном смысле, а с точки зрения закономерности ее «технологии». По сравнению со многими писателями периода русских революций Троцкий никогда не ограничивается событийной летописью. Он стремится подняться до высот философии истории. Прошлое для него – это всегда драма идей и драма людей.

Я не знаю ни одного марксиста, который бы так подробно, масштабно и увлеченно описал все три русские революции. К ним можно относиться по-разному, но нельзя не признать: в книгах Троцкого изложена большевистская версия революций. Не поняв эту версию, трудно понять советское прошлое. О первой революции Троцким написано множество статей. Это, пожалуй, еще не «история» в собственном смысле слова, а горячие «сводки» с поля боя, которые по прошествии десятилетий стали летописью первого штурма самодержавия. «Революция пришла, – писал Троцкий, – и закончила период нашего политического детства. Она сдала в архив наш традиционный либерализм с его единственным достоянием: верой в счастливую смену правительственных фигур»{1137}. Троцкий как революционный радикал полагал, что была возможность всероссийского восстания, но этому помешал ряд обстоятельств, и особенно – нерешительность демократических либералов. Поэтому «наша борьба за революцию, – подчеркивал Троцкий в статье ”Что же дальше?“, – наша подготовка к революции будет… беспощадной борьбой с либерализмом за влияние на массы…»{1138}

Троцкий своими статьями о первой русской революции