Читать книгу - "Израильско-палестинский конфликт. Непримиримые версии истории - Нил Каплан"

Те же палестинские лозунги, которые не производили особого впечатления на европейское общественное мнение в период между двумя мировыми войнами и после 1948 г., нашли теперь благодатную почву в новообретенном постколониальном чувстве вины европейцев. Этот процесс, которому способствовали арабские нефтедоллары и другие формы финансирования, распространился на американские университеты, а позже даже и на Израиль. Первые признаки изменившегося отношения стали заметны в конце 1980-х гг. с появлением так называемых новых историков, основным вкладом которых в изучение арабо-израильского конфликта стало переключение внимания с израильских достижений на палестинские страдания. Палестинцев изображают беспомощными жертвами израильского насилия и угнетения, израильско-трансиорданского сговора и вероломства британской и арабской дипломатии. Израильтян же рисуют непримиримыми, безжалостными и без необходимости жестокими узурпаторами, которые цинично эксплуатировали Холокост, чтобы заручиться международной поддержкой еврейской государственности за счет прав палестинцев на свою страну[91].

Но можно ли списать колониальную парадигму со счета как не более чем искусственный продукт перемен в академической и международной политике? И хотя тот факт, что одна парадигма становится в какой-то момент популярнее другой, может объясняться любопытной смесью благородных и низменных мотивов, было бы ошибкой думать, будто нарратив «сионизм как колониализм» придумали постфактум с целью одержать победу в споре, разгоревшемся в наши дни, и подорвать сионистский нарратив или что это просто инструмент, изобретенный антисемитами и врагами Израиля, чтобы возложить всю вину на евреев и лишить правомерности их претензии на государственность.

В критических высказываниях, подобных приведенному выше, упускается из виду тот факт, что колониально-поселенческая модель сионизма — не просто интеллектуальный конструкт, это также и неотъемлемая часть аутентичного палестинского нарратива, основанного на реальном опыте — точно так же, как и конкурирующий нарратив о тоске по Сиону и возвращении туда является подлинным отражением опыта еврейской диаспоры, который нельзя сбрасывать со счетов как служащую корыстным интересам пропаганду. К сожалению, ученые с обеих сторон этого спора редко поднимаются над широко распространенной близорукой позицией — свойственной и им самим, и народам, от имени которых они говорят, — считать, что «наш нарратив — это факты, а их нарратив — пропаганда»[92]. Мы еще увидим подобные примеры на этих страницах, а к концепции конкурирующих нарративов вернемся в главе 12.

Современные научные и иные трактовки сионизма как проявления поселенческого колониализма можно рассматривать как развитие идей и аргументов палестинских националистов, которые с 1920-х гг., если не раньше, вели активную борьбу с сионизмом. Если не считать малозаметных политических протестов, исследований и брошюр, впервые эти аргументы четко сформулировал Джордж Антониус в своей книге «Арабское пробуждение» (The Arab Awakening), опубликованной в 1938 г.[93] В последующие десятилетия немалый вклад в развитие того же подхода внесли французский ученый Максим Родинсон, чье нашумевшее эссе «Израиль: колониальное предприятие?» (Israel: fait colonial?) было опубликовано в 1967 г., и выдающийся палестинской историк профессор Валид Халиди[94].

Самым, вероятно, известным выразителем этой идеи стал американский ученый и активист палестинского происхождения Эдвард Саид. Названия из содержания его многократно переизданной и часто цитируемой книги 1979 г. «Палестинский вопрос» (The Question of Palestine) отражают самую суть антиколониальной критики в адрес сионизма. Вторая ее часть называется «Сионизм с точки зрения его жертв» и содержит две главы: «Сионизм и установки европейского колониализма» и «Сионистское заселение, палестинская депопуляция»[95]. Еще более радикальный выразитель того же подхода — Джозеф Массад, который в своих работах пишет, что само выражение «израильско-палестинский конфликт» уже вводит в заблуждение, поскольку слово «конфликт» подразумевает равновесие и симметрию между двумя равными и равно легитимными соперниками. Он же считает, что речь должна идти о колониально-поселенческом вторжении, агрессии, совершенной одной — шовинистической и расистской — стороной (сионистами) против другой (палестинцев), которая всего лишь пытается обороняться[96].

В ходе дискуссии, которая, разумеется, не переубеждает тех, кто уверен, что сионизм — это форма колониализма, такие авторы, как Троен, Гелбер и другие, выдвигают контраргументы, которые либо полностью отвергают аналогию с колониализмом, либо указывают на характеристики, не позволяющие считать сионизм разновидностью чистого колониализма. Троен, например, приводит доказательства того, что международное (то есть европейское) сообщество ранее согласилось с идеей восстановления еврейской нации и признало право евреев вернуться на родину в Палестину/Эрец-Исраэль, чтобы отстроить ее заново. Он описывает подход сионистов как построение нового общества (ишува), которое стремилось отказаться от европейских реалий, а не воспроизводить их на Ближнем Востоке:

Адаптация, трансформация и отторжение Европы пронизывали всю интеллектуальную и культурную реальность ишува. Было совершенно ясно, что сионизм не занимается простым подражанием или прямым переносом. Сионисты не считали себя иностранцами или завоевателями. Веками они чувствовали себя чужими в странах, где обитала диаспора. В Эрец-Исраэль они приложили невероятную творческую энергию, чтобы почувствовать себя дома, ощутить себя коренными жителями. Именно это их преображение убедило значительную часть мирового сообщества в том, что евреи имеют право на независимость в пределах той части страны, которую они столь сильно преобразили[97].

Среди иных аргументов, выдвигаемых против модели, приравнивающей сионизм к колониализму, выделяются следующие:

• переселяясь в Палестину и обустраиваясь там, сионисты намеревались основать свое национальное государство, воссоединившись с землей, а не построить форпост для эксплуатации ее ресурсов в интересах иностранной метрополии;

• применение сионистами силы не было частью первоначального плана агрессивного завоевания, но явилось ответом на насилие со стороны арабов;

• сионисты покупали, а не захватывали и не присваивали землю;

• сионизм был смесью элементов «колониального, антиколониального и постколониального дискурсов и соответствующих им практик»[98].

Спор о том, следует ли рассматривать этот конфликт в рамках колониально-поселенческой парадигмы или же в соответствии с конкурирующим нарративом еврейского национализма, — один из тех, в которых, я полагаю, невозможно победить. Однако он снова и снова разгорается даже среди израильских интеллектуалов[99]. Наличие контраргументов, похоже, не впечатляет людей, которые твердо придерживаются какой-то одной из этих парадигм; противоречащие свидетельства с легкостью отбрасываются как необъективные или надуманные. Диалоги между палестинскими и израильскими учеными, какими бы они ни были откровенными и с какими бы благими намерениями ни начинались, превращаются, как правило, в безрезультатные, а порой и разгоряченные споры в духе «око за око», как только поднимается вопрос о сионизме и колониализме[100]. Люди, решительно настроенные продвигать «интересы Израиля» или «интересы Палестины», похоже, зациклены на отношении к парадигме оппонента как к полемическому приему, который нужно дискредитировать и развенчивать искусной аргументацией, как будто все дело в том, кто наберет в процессе больше очков.

Я буду принимать и рассматривать обе эти конкурирующие версии