Читать книгу - "Полное собрание творений - Старец Иосиф Исихаст"

не слышит часто о высоком и чудесном, то впадает в сонливость и нерадение. И только так: чтением и достойными [слушания] рассказами она прогоняет забвение и обновляет старую постройку.

Придя на Святую Гору, я нашел многих отцов в делании и созерцании, старых и святых людей.

Был старец Каллиник. Прекрасный подвижник. Сорок лет затворник. Упражняющийся в умном делании и вкушающий мед божественной любви. Ставший и для других полезным. Он имел опыт восхищения ума.

Пониже его жил другой старец, Герасим. Крайне преданный безмолвию. По происхождению с острова Хиос. Чудесный подвижник, упражняющийся в умной молитве. Девяноста лет. Жил на вершине пророка Илии[61] семнадцать лет; борясь с бесами и время от времени побиваемый молниями[62], он остался непоколебимым столпом терпения. Слезы у него не прекращались. Услаждаемый молитвой Иисусовой, совершил он свою беспопечительную жизнь.

Повыше был старец Игнатий, много лет слепой. Долгие годы — духовник. Старец девяноста пяти лет, молящийся умно и непрестанно. И уста его благодаря молитве источали такое благоухание, что если кто-нибудь мог поговорить с ним уста к устам, то радовался.

Был и другой, еще более удивительный, в Святом Петре Афонском[63] — отец Даниил[64], подражатель Арсения Великого. Крайне молчаливый, затворник, до конца дней служивший литургию. Шестьдесят лет он ни на один день не помышлял оставить божественное священнодействие. А в Великий пост каждый [будний] день служил Преждеосвященную литургию. И, не болея до последнего своего дня, скончался в глубокой старости. А литургия его продолжалась всегда три с половиной или четыре часа, ибо не мог он от умиления произносить возгласы. От слез земля перед ним всегда становилась мокрой. Поэтому он не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний находился на его литургии и видел его делание. Но меня, поскольку я очень горячо его упрашивал, он принимал. И каждый раз, когда я ходил к нему, три часа шагая ночью, чтобы предстать на этом воистину ужасающем божественном зрелище, он говорил мне одно или два слова, выйдя из алтаря, и сразу скрывался до следующего дня. Он имел до конца жизни умную молитву, и бдение его продолжалось всю ночь. У него я и взял этот устав и [в том] нашел величайшую пользу. Ел он двадцать пять драми[65] хлеба каждый день и весь, [казалось,] парил в воздухе на своей литургии. И пока земля под его ногами не становилась влажным месивом, не заканчивал литургии.

Были и многие другие созерцатели, которых я не удостоился увидеть, так как они скончались за год или два до того. И мне рассказывали об их чудесных подвигах, ибо я постоянно интересовался этим. Шаг за шагом я обходил горы и пещеры, чтобы найти таких. Ведь мой Старец был добрым и простым, и когда я приготовлял ему пищу, он давал мне благословение на поиск подобного — [всего того,] что было полезно для моей души. А уже когда я его похоронил, тогда исследовал весь Афон.

Был один в некой пещере, который должен был плакать семь раз в день. Это было его деланием. А ночь он всю должен был проводить в слезах. И всё возглавие его было всегда мокрым. И спрашивал его служивший ему брат, который приходил два-три раза в день, ибо тот не хотел, чтоб он [постоянно] был рядом с ним, дабы не прерывал его плач:

   —  Старче, почему ты столько плачешь?

   —  Когда, дитя мое, человек созерцает Бога, от любви у него бегут слезы и он не может их удержать.

Были и другие, помладше: отец Косма и иные. И старшие, о которых если писать, потребуется слишком много бумаги.

Сейчас все они умерли здесь и живут вовеки там.

А сегодня о таком и не слышно. Ведь попечения, материальные заботы и почти совершенное пренебрежение [умным] трезвением[66] настолько завладели людьми, что многие не только не хотят исследовать, изучать, делать это, но, если и услышат, что кто-нибудь о таком говорит, сразу враждебно восстают против него. И считают его безумным и глупым, ибо житие его не похоже на их жизнь и вменилось ими в посмеяние[67].

И становится похоже на идолопоклоннические времена. Тогда, если ты ругал идолов, тебя побивали камнями и предавали злой смерти. А теперь каждая страсть занимает место идола. И если обличишь и осудишь страсть, которой, ты видишь, побеждается каждый, все кричат: «Побейте его камнями, ибо он оскорбил наших богов!»

Наконец, поскольку я не принимаю никого, без всякого исключения, и даже слышать не хочу, как живут или чем занимаются мир и монахи, я всегда — мишень для осуждения. Но я не прекращаю днем и ночью молиться об отцах и говорить, что они совершенно правы. Только я неправ, когда соблазняю их. Ведь они видят глазами, которые им дал Бог. Разве я не буду неправ, не буду осужден, если скажу: «Почему они не видят так, как вижу я?»

Бог всех да помилует всех по молитвам преподобных богоносных отцов.

Письмо 12-е

Ты спрашиваешь о молитве, дитя мое. Так как у твоего Старца есть ведение молитвы, для тебя нет опасности впасть в прелесть. Ты делай так, как тебе говорит твой Старец, и, если благодать уходит и приходит, ты не печалься, поскольку она так упражняет человека, чтобы он мыслил смиренно и не превозносился.

Вначале у младенца так и бывает. «Горе тебе, граде, в немже царь твой юн»[68], — говорит Божественное Писание. Горе тебе, душе, в нейже ум твой — новичок в таковых делах!

Ум, дитя мое, не может застыть в одном положении, особенно у того, кто слаб в духовном. В иное время он нуждается в чтении, в иное время — в псалмопении, в иное — в молчании. Когда человек молчит, ум находит удобный случай вникать в различные места Писания, которые успел изучить.