Читать книгу - "Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер"

Стимсона, согласно которому Германия в результате этого шага потеряет больше чем то, что она ожидает получить от послаблений в вопросе репараций. В конце концов Брюнинг и Куртиус увезли с собой из Чекерса несколько больше, чем рекомендацию Гендерсона, согласно которой Германия должна была по вопросу репараций договариваться с Францией. Британская сторона отнюдь не встала на немецкую точку зрения, но дала понять, что она не имеет принципиальных возражений в отношении запроса на введение моратория на репарационный трансферт, с которым Брюнинг намеревался выступить в ближайшее время.

Возвращение в Берлин превратилось для Брюнинга в чистую муку. Поезд особого назначения, который привез канцлера и министра иностранных дел из Бремерхафена в столицу, национал-социалисты встречали на всех станциях бранью и забрасывали камнями. На берлинском вокзале Фридрихштрассе Брюнинга также ожидали тысячи приверженцев Гитлера. Когда канцлер вышел из здания вокзала, его встретили свистом и криками неодобрения. Только благодаря оцеплению, выставленному прусской полицией, удалось избежать серьезных инцидентов{453}.

Сразу вслед за этим Брюнинг узнал от вице-канцлера Дитриха и статс-секретарей Мейснера и Пюндера, насколько ухудшилась ситуация за время его отсутствия: за предшествующие восемь дней отток валюты постоянно увеличивался. На следующий день президент рейхсбанка Лютер озвучил канцлеру размеры потерь, понесенных финансовой системой начиная с 26 мая, оценив их в сумме 600 млн рейхсмарок. На последовавшем вслед за этим совещании министров в качестве одной из причин подобного развития событий Лютер назвал произошедший 11 мая 1931 г. крах банка «Кредитанштальт». Но президент рейхсбанка не оставил также никаких сомнений в том, что призыв имперского правительства «против выплаты дани» внес свой существенный негативный вклад в это развитие ситуации: слухи о немецкой инициативе в репарационном вопросе и скорый мораторий трансферта повредили как зарубежному кредиту Германии, так и внутреннему состоянию ее денежного. рынка. Схожее воздействие произвело широко распространенное мнение, согласно которому рейхстаг должен был собраться в ближайшее время и потребовать отмены последнего правительственного декрета.

Канцлер тотчас же дал недвусмысленно понять, что он не пойдет на созыв рейхстага или его бюджетного комитета. Объявление о введении моратория было исключено по его мнению до посещения Берлина министром иностранных дел США Стимсоном, планировавшегося на конец июля. «Имперское правительство подаст в отставку, если оно в этом пункте не сможет добиться осуществления своих намерений. Причем эта отставка произойдет не с целью формирования нового кабинета, а будет окончательной»{454}.

Брюнинг отнюдь не переоценивал серьезность положения. Две партии, на которые до сих пор опиралось его правительство, к настоящему моменту больше не были надежными партнерами. И социал-демократы, и Немецкая народная партия требовали внесения изменений в изданный декрет. ДФП была возмущена новыми сокращениями жалованья и введением кризисного налога и поэтому настаивала на созыве рейхстага. Социал-демократы призывали ввести социальные льготы для широких народных масс, но пока еще не пришли к решению о преждевременном завершении парламентских каникул.

Изменение политического курса ДФП привлекло внутри страны и за границей больше внимания, чем сдержанные заявления СДПГ. Многие наблюдатели интерпретировали решение, которое фракция ДФП приняла 11 июня с минимальным перевесом — 15 голосов против 13, как явное отречение от экономической политики Брюнинга. Рейхсбанк ощутил это изменение политических настроений в результате драматически увеличившегося оттока валютных средств, на который он ответил повышением учетной ставки с 5 до 7 %. И действительно, вслед за этим последовало существенное сокращение оттока валюты. Но совет директоров рейхсбанка прекрасно осознавал, что его мероприятия окажут негативное действие на конъюнктуру и могут нанести смертельный удар и без того пострадавшим банкам и предприятиям.

Брюнинг начал переговоры с партиями 13 июня после своего возвращения из имения Нейдек в Восточной Пруссии, где он информировал Гинденбурга о политическом положении и о переговорах в Чекерсе. К первым политикам, с кем встретился рейхсканцлер, относились министр-президент Пруссии Отто Браун и представители социал-демократической фракции в рейхстаге, а также председатель партии Отто Веле. Переговорщики от СДПГ настаивали прежде всего на одном изменении в декрете, а именно на возобновлении выплат пособий по безработице для молодежи. Канцлер занял по этому вопросу примирительную позицию: он выразил мнение, что в новый чрезвычайный декрет, который последует в октябре, вероятно, можно будет внести небольшие изменения. Но до этого декрет от 6 июня должен был оставаться незыблемым, и прежде всего партиям следовало воздержаться от созыва рейхстага.

Гораздо труднее шли переговоры с Эдуардом Дингельдеем, который в конце 1930 г. стал преемником Эрнста Шольца на посту председателя ДФП. Канцлер пообещал исполнить главное требование Народной партии — широкомасштабное смягчение существующего тарифного права, а немного позднее, приурочив это событие, например, к началу переговоров по репарациям, также провести переформирование кабинета. В качестве кандидата на пост нового министра экономики Брюнинг предложил Альберта Фёглера, председателя правления «Ферейнигте Штальверке». Это означало бы резкую подвижку кабинета вправо и, следовательно, должно было вызвать расположение Дингельдея. Однако общественность должна была оставаться в неведении в отношении этих мер, так как реакцию на появление соответствующей информации можно было легко предсказать: социал-демократы, как только они узнали бы о намерениях Брюнинга, потребовали бы созыва рейхстага, и тем самым сделали именно то, чего рейхсканцлер стремился избежать любой ценой.

Именно ради достижения этой ближайшей цели Брюнинг так далеко зашел в стремлении заручиться поддержкой ДФП. Но мысли, которые он доверил Дингельдею, не были просто выражением краткосрочной тактики. Поворот вправо отвечал также собственным приоритетам Брюнинга. Так как Германия намеревалась в скором времени вновь занять равноправное место в строю великих держав, выплаты по репарациям должны были прекратиться полностью и навсегда. Брюнинг полагал, что для достижения этой цели необходимо проводить жесткий дефляционный курс даже в том случае, если его следствием будет увеличение социальных тягот. Новые иностранные займы, в особенности французские, могли бы их уменьшить. Но чтобы их получить, необходимо было заплатить цену иного рода: умерить национальный ревизионизм и отказаться от политики «все или ничего» в решении репарационного вопроса. Так как Брюнинг в отличие от социал-демократов не желал идти на подобные уступки, а как канцлер президентского кабинета под руководством Гинденбурга, возможно, и не мог ее заплатить эту цену, то предпринятая им корректива курса вправо имела определенную внутреннюю логику{455}.

15 июня 1931 г. Брюнинг столкнулся с неожиданно жестким сопротивлением слева от центра. Во время беседы с представителями всех ведущих профессиональных союзов канцлеру не удалось отговорить председателя АДГБ Теодора Лейпарта от требования немедленного созыва рейхстага. Стойкая позиция Лейпарта не замедлила оказать свое воздействие на СДПГ. Делегация фракции СДПГ потребовала от Брюнинга после полудня 15 июня дать согласие по меньшей мере на созыв бюджетного