Читать книгу - "Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин"

занять в 1961-м должность директора; возможно, на тот момент должность — подразумевавшая необходимость много «хозяйствовать» и за многое отвечать головой — просто не выглядела для него достаточно привлекательной.

150

За те годы, на протяжении которых ИА сама регулярно водила экскурсии, стало ясно, что теоретическая классификация мероприятий может существенно корректироваться практикой, показывающей, что тип публики важнее намерений гида: например — школьники, милиционеры, работницы, «которые, проходя мимо Давида, закрывались носовыми платочками, чтобы не видеть его мужские прелести. Да! Увидят, придут в ужас и пробегут мимо. Разная была публика, достаточно забавная», — вспоминала сама ИА (Вечерняя Москва.). Ее собственный опыт такого рода работы позволял ей принимать решения в сложных случаях. Одна из сотрудниц припоминает, как ей, совсем недавно устроившейся в Музей экскурсоводом, попалась группа, которая целиком состояла из нетрезвых посетителей (это называлось «колбасные экскурсии»: людей автобусами доставляли в Москву за продуктами, но формально это был не шопинг, а поездка на экскурсию в музей; и если Третьяковка была уже заполнена, они оказывались в ГМИИ). В тот раз они вели себя развязно, грубо подшучивали над ней, и в какой-то момент она развернулась и беззвучно ушла. Еще даже не успев спуститься в экскурсбюро, она получила вызов: к Антоновой в кабинет. Там она обнаружила жалобщиков с экскурсии и своего директора, которая принялась честить ее, не дав даже слова сказать в свое оправдание: как вы могли… народ… искусство… они приехали, а вы… Затем она уверила «гостей»: разумеется, мы ее накажем. Те, удовлетворенные свершившейся местью, уходят — а ИА, как только закрывается дверь, вполголоса: «Вы что, не понимаете? Ну что вы!» — после чего принимается если не утешать свою сотрудницу, то разговаривать в спокойном и сочувственном тоне.

151

Единственное, что омрачает этот табель, — пара несерьезных упреков: в ноябре 1947-го она не сдала реферат «Веронезе и Тинторетто», а позже, в 1949-м, не подготовила какое-то количество карточек по западному искусству — далеко не единственная, никто не подготовил.

152

Шевелев И. Красота спасет нас. Директор ГМИИ им. Пушкина Ирина Антонова верит в это // Российская газета.

153

Виппер Б. Р. Введение в историческое изучение искусства. — М.: Изобразительное искусство, 1985.

154

У самой ИА не было випперовского природного таланта переводить полученный от вещи заряд в особую пластику слова, однако за десятилетия общения с великим ученым она очевидным образом усвоила от него знания и вкус; характерно, что в ее письменных текстах об искусстве — достаточно несложных и не особенно ярких — нет ни малейшей вульгарности или нелепости; ничего такого, что резало бы слух; и это тоже признак принадлежности к очень сильной научной школе.

155

Виппер Б. Р. Проблема и развитие натюрморта. — СПб.: Азбука-классика, 2005.

156

В ИФЛИ с 1938 года он читал Античность и Средние века, в МГУ с 1942-го вел спецкурс о культуре Ренессанса. ИА не удостоила преподавательскую деятельность будущего коллеги упоминания в своих мемуарах, а вот искусствовед О. Мурина, которая чуть младше ИА, описывает Губера не только как «превосходного лектора», но и как примечательного мужчину: «…воистину эталонный представитель интеллигенции другой эпохи. От него веяло благородством и во внешности, и в манерах. Красивый, подтянутый, в строгом сером костюме, он легкой походкой входил в аудиторию, садился пред нами на стул нога на ногу и начинал свой воодушевленный рассказ, насыщенный фактами, именами, событиями. Речь его лилась непринужденно, без пауз и затруднений в выборе слов. Слушать его и видеть его было огромное удовольствие» (Мурина Е. Указ. соч.).

157

Г. Козлов. Личное интервью.

158

Кантор А. Андрей Александрович Губер // Александрова Н. В., Ротенберг Е. И., Антонова И. А., Аксененко М. Указ. соч.

159

Единственным известным автору человеком с особым мнением об А. А. Губере оказалась Лариса Салмина-Хаскелл (1931–2024), искусствовед из Эрмитажа (впоследствии эмигрировавшая в Англию), изобразившая его в своих мемуарах (Норман Д. Венецианское приключение // Эрмитаж. 2014. № 20.) эдаким свенгали, коварным манипулятором, — и объяснившая, что сложные отношения между ней и Губером возникли из-за того, что в 1962-м она стала вместо него комиссаром павильона СССР в Венеции — и тот «нашел изощренный способ отомстить ей за свое неназначение». Он все же приехал — тоже! — в Венецию для выставки в Ка-Пезаро с эрмитажным матиссовским натюрмортом, а после нескольких сеансов светского общения («Он был такой обходительный, такой джентльмен, что просто закачаешься — я совсем растаяла»), на прощание вдруг предъявил Салминой письмо из Минкульта, в котором забота о Матиссе — и возвращении его в СССР — перепоручалась Салминой. Проблема в том, что Губер — по мнению мемуаристки, нарочно — при въезде в Италию не задекларировал картину — и ей волей-неволей пришлось вывозить Матисса контрабандой, через Югославию, с приключениями и со скандалом в газетах; запутанная полудетективная история, из которой особенно запоминается даже не вердикт («Какая совершенно феноменальная сволочь! Как подло он меня подставил…»), а, пожалуй, финал следующего пассажа: «Были неприятности и у Антоновой, и у Губера, и еще у кого-то из Министерства. Вот так Матисс благополучно вернулся. Но я стала злейшей врагиней Антоновой, она меня люто возненавидела. В то время ей приписывали роман с этим самым Губером». Слухи о «романе», если уж на то пошло, ходили не только в Эрмитаже и известны не только со слов Салминой; большинство собеседников автора знают о них, но находят их нелепыми уже хотя бы потому, что А. А. Губеру в 1945-м было 45, а ИА 23. В этом плане любопытны соображения, высказанные однажды ИА в ходе некоего журналистского опроса: «Никогда не исчезнет чувство ревности, которое всегда сопровождает любовь. Но я бы сказала, что отношение к супружеской неверности становится все более терпимым. Думаю, это правильно. Надо уметь понять и простить. Нельзя быть нетерпимым».

160

Т. Прилуцкая. Личное интервью.

161

При этом А. Губер — выглядевший очень «по-западному», владевший несколькими языками, — похоже, хорошо уяснил для себя необходимость регулярно посылать сигналы о своей политической лояльности: он мог без лишних сантиментов разделаться и с антигуманистическим характером абстрактного искусства, «разлагающегося в собственном разложении» («отсутствие человека не только подтверждает антигуманистический характер абстракции, но и позволяет отказать этой мазне в праве называться искусством» (Губер А. Абстракционизм — враг правды и красоты // Искусство. 1959. № 6.)), и пропеть дифирамб великим