Читать книгу - "Романески - Ален Роб-Грийе"

class="p1">Тогда я предложил ему временный способ разрешения проблемы, разумеется, гораздо более скромный по сумме капитала, которую он мог принести, но зато он, будучи полумерой, мог дать временное облегчение в ожидании чего-то лучшего и к тому же позволял Линдону остаться единоличным и единовластным хозяином на „борту судна“. Так как „Соглядатай“ наделал кое-какого шуму и имел некоторый успех в продаже, то издательский дом „Галлимар“, что называется, одаривал меня улыбками, то есть обхаживал меня. И тогда я придумал вот что: я предложу издательству „Галлимар“ рукопись моего нового романа и попрошу за него задаток, соответствующий гонорару за книгу, которую можно будет издать в количестве десяти тысяч экземпляров, ибо таково было количество проданных экземпляров моей предыдущей книги, а потом я предоставлю эту небольшую сумму в распоряжение издательства „Минюи“. Жером позволил мне попытаться осуществить задуманное.

Жан Полан, один из основных „творцов“ полученной мной премии критиков, по-отечески холил и лелеял меня с того самого времени, когда вновь стал выходить его литературный журнал „Нувель ревю франсез“, именовавшийся теперь „Новым НРФ“, где он тотчас же после написания опубликовал все мои тексты: критические заметки, эссе по теории литературы, короткие рассказы, длинные отрывки из романов, печатавшиеся небольшими кусочками из номера в номер, — и даже выделял их, публикуя на видных местах, чем привлекал к ним внимание читателей. Именно он как человек, искренне заинтересованный моей судьбой, выступил ходатаем по моему делу перед Гастоном Галлимаром. Я тотчас почувствовал, что книга не вызвала особого восторга в „высших сферах“ издательства. И я отчетливо вижу ту напряженную, натянутую сцену, которая разыгралась, когда я потребовал наконец дать точный ответ на мое предложение. Полан исчез за той таинственной дверью, что находилась как раз позади его стола, стоявшего напротив стола Арлана в той большой комнате, которую они делили еще и с Доминик Ори в здании на улице Себастьяна Боттена, где знаменитое трио каждую среду разыгрывало восхитительную „литературную комедию“, представления которой я пропускал редко и в которых сам с удовольствием соглашался исполнять маленькие рольки говорящего статиста, что мне доверяли. Несмотря на своеобразный ритуал сего священнодействия, заключавшийся в том, чтобы поприветствовать и почествовать молодых писателей, ставя их одновременно, поелику возможно, в самое неловкое положение, я очень веселился на подобных спектаклях.

Когда же минут через двадцать Полан вернулся, он выглядел очень смущенным, озадаченным и расстроенным. Явно с глубоким огорчением Жан протянул мне мою рукопись, и на сей раз в его жесте не было ни рисовки, ни жеманства, ни аффектации. Увы, старый Галлимар не хотел печатать мою книгу, она была ему не нужна. Он не соблаговолил дать согласие на мое предложение. Если вспомнить уже рассказанную мной прежде любопытную историю „Цареубийцы“, а также историю со вторым моим романом, „Резинки“, предположительно переданным Жаном Пиелем своему другу Кено для прочтения и рассмотрения на заседании литературно-художественного совета издательства и, вероятно, так бесследно и затерявшимся в недрах какого-то забитого бумагами шкафа, то в сумме это был уже третий отказ, коим „почтило“ меня знаменитое, прославленное издательство „Галлимар“. Я слишком приучен и слишком привык ко всяческим случайностям, связанным с изданием книг в Париже, чтобы затаить на это издательство хотя бы малейшую обиду, тем паче что моя судьба романиста — для меня в том нет никаких сомнений — смогла состояться в другом месте, и состояться более значительным, более решительным образом.

Итак, моя „Ревность“ вышла в издательстве „Минюи“, что и было ее истинным предназначением, и в коммерческом отношении книга стала столь сокрушительным провалом, что Гастон Галлимар тогда должен был думать, что оказался прав, когда отказал мне. К счастью, в тот год Мишель Бютор получил премию Ренодо за роман „Изменение“, что было для нашего маленького издательства ниспосланной свыше удачей. Наконец-то „Минюи“ могло вздохнуть свободно. В честь моей женитьбы Жером довольно ощутимо увеличил ежемесячное жалованье своего „литературного консультанта“, а Полая — да благослови его тысячу раз Господь! — нашел для меня хорошенькую квартирку, светлую и удобную, почти шикарную, в районе Булонского леса, да еще на таких условиях найма, что они казались просто чудом, в особенности в те времена. Мы с Катрин тотчас же положили начало нашей взаимозависимости и нашей общности интересов, тогда еще только зарождавшихся (а теперь достигших абсолюта), осуществив совместно весьма нелегкую работу по созданию нашего произведения искусства, а именно сами, среди свежепобеленных стен только отстроенного дома превратились в маляров, электриков, столяров, художников-декораторов и т. д., так как оплатить счета настоящих мастеров своего дела мы бы тогда не смогли. И несколько месяцев спустя мы стали асами по штукатурным работам, виртуозами в художественной лепке и выдающимися мастерами по багету.

Бютор, достигший успеха и известности, а потому ставший очень значительным лицом (кстати, он уже тогда не слишком меня жаловал), быстро рассорился с Линдоном. Галлимар развернул свои красные ковровые дорожки, чтобы с должными почестями его принять. Оглянувшись назад, можно сказать, что никто от этого ничего не выиграл, скорее, напротив, все что-то потеряли. Но родился Новый Роман. Вместе с пришедшим к „Изменению“ читательским успехом, вместе с шумом, что вызвали в парижских литературных кругах мои теоретические статьи в „НРФ“, вместе с „подвалом“ в „Монд“, где добрейший Эмиль Арно разносил в пух и прах мою „Ревность“ и „Тропизмы“ Саррот, в обществе начало формироваться и распространяться мнение, что некая хорошо организованная группа террористов внезапно вышла из подполья, где она скрывалась до поры до времени, чтобы взорвать литературную республику. Поползли всякие слухи. Увы, то были преувеличенные и безосновательные страхи, к несчастью. Ведь группа так никогда и не была организована, куда там! До группы нам было так далеко, а так называемый террор нисколько не помешал старой повседневной рутине все продолжаться и продолжаться, безо всяких изменений. Однако кое-что все же появилось на свет божий: то, что Саррот называла „подозрением“… некая волна беспокойства, возбуждения, отваги, в которой те, кто обладал живым, широким, открытым умом, кто был восприимчив к новизне, чувствовали дуновения ветра свободы.

Я встретился с Натали Саррот весной того года на коллоквиуме, посвященном „молодой французской литературе“, организованном Марселем Арланом в Шато-дʼЭ, в замке, являвшемся собственностью властей Бразилии после того, как он служил последней резиденцией дону Педро II, последнему императору этой страны. Мы с Натали совершили путешествие в Шато-дʼЭ вместе. Я тогда только что опубликовал в „Критик“ рецензию, и хвалебную, и в то же время достаточно сдержанную, осторожную на ее „Эру подозрения“П1, в которой впервые оказались объединены в один том множество захватывающе-увлекательных статей по