Читать книгу - "Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Deirde Nansen McCloskey"

аристократии, потворствующей Ренессансу, хотя он был прав в том, что прецеденты лишь много позже стали достаточно масштабными, чтобы стать самим явлением - крупномасштабной буржуазной цивилизацией, в основном свободной от аристократического или клерикального презрения и вмешательства. В истории Винера на пару столетий меньше высокой теории и много низкой практики. В то время, когда он писал, эпоха Возрождения все еще рассматривалась учеными как совершенно новая, как резкое начало современного мира. Винер писал в период расцвета научной убежденности в том, что нас, современных, отделяет пропасть от средневековых темных веков. С тех пор такие историки, как Квентин Скиннер, Жак Ле Гофф, Линн Уайт, Амброз Рафтис и Дэвид Херлихи, обратились к схоластическим и средневековым источникам, обнаружив в трудах доминиканцев даже естественное право на революцию, а в трудах францисканцев - оправдание торгового труда и повсеместное техническое совершенствование в Европе, якобы не заинтересованной в успехе в этом мире.

И все же слова имели значение. То, что купцам не оказывали почестей, а взимание процентов было официально запрещено (но только официально), ставило крючки и стулья на пути к улучшению. Как говорит Тимур Куран, обсуждая параллельный "запрет" на выплату процентов у мусульман, "блокируя честное публичное обсуждение коммерческих, финансовых и денежных вопросов, он препятствовал развитию капиталистического менталитета"³¹ Именно эту проблему - честное публичное обсуждение - и решили в XVII-XVIII веках в северо-западной Европе. У нас и сегодня наблюдается подобное нежелание обсуждать блага коммерческой культуры.

 

Глава 47. Однако некоторые христиане ожидали появления уважаемой буржуазии

Иными словами, отношение средневековой Европы и ее церкви к буржуазии было не то чтобы совсем враждебным, особенно в Северной Италии и в некоторых портах Иберии и Балтики, хотя и не привело к формированию цивилизации с преобладанием предпринимательской деятельности, характерной для южных Низких стран после 1400 г., более широкой Голландии после 1568 г. и Англии после 1688 г. Барселона, например, со средневековых времен была исключением из антибуржуазного характера остальной Испании - в какой-то мере она остается таковой и по сей день, как и баскский Бильбао в XIX веке.

Например, в Португалии XIV-XV вв. купцы пользовались уважением. Португальцы отвоевывали свои иберийские территории у мусульман с меньшими усилиями, чем кастильцы, и поэтому можно утверждать, что они были менее милитаризированы и, следовательно, менее захвачены аристократическими ценностями. Альберт Хиршман цитирует и применяет к антибуржуазным испанцам Кастилии отсталое мнение маркиза де Вовенарга (1715-1747 гг.) о том, что "человек высокого качества, сражаясь, приобретает богатство более почетно и быстро, чем человек низкого достатка, работая".¹ Это были античные настроения знати. По словам Тацита, древнегерманский воин считал "убогим и бездуховным медленно накапливать в поте лица своего то, что можно получить быстро, потеряв немного крови"². В таком обществе стимулы к поиску ренты с нулевой суммой, как выражаются современные экономисты, достаточно очевидны. Напротив, португальский купец и "торговый рыцарь" (cavaleiro-mercador, невозможное в большинстве стран Европы того времени сочетание), поощряемые принцем Генрихом Мореплавателем (1396-1460 гг.) и другими членами его энергичной королевской семьи, дали маленькой Португалии третью европейскую торговую империю после Венеции и Генуи, возникших тремя столетиями ранее. Быстро собирая свои империи, купцы-рыцари всех трех стран были готовы потерять и немного крови.

Даже в Древнем Риме, по мнению Эмануэля Майера, пробуржуазная риторика имела определенное место.³ А в западном христианстве с XIII века даже некоторые высокие теоретики признавали торговлю и прибыль в качестве этических целей. Фома Аквинский, Дунс Скотус и другие, например Синибальдо де Фиески (впоследствии папа Иннокентий IV, годы правления 1243-1254), разработали в период высокого Средневековья этику жизни купцов. Критерий заключался в том, что прибыль допустима, если она находится на уровне, необходимом для сохранения своего (Богом данного) места в Великой цепи бытия. В начале XVI века итальянский теолог и спорщик с Лютером Томассо де Вио (Томас Каетан) расширил этот критерий, допустив более высокую прибыль для тех, кто обладает необычными способностями - раннее утверждение этической теории предельной производительности: "Вполне разумно, что люди, обладающие особыми природными достоинствами, стремятся к превосходству или желают накопить деньги".⁴ Роберт Нозик не смог бы сказать это лучше.

Мы, современные люди, напротив, склонны вместе с Юмом и Вольтером и другими деистами, атеистами, антипапистами, антиклерикалами и протестантами представлять, что Средние века всегда возвышали "монашеские добродетели" над торговлей, которую Юм и Вольтер считали очень цивилизующей. На самом же деле городские монахи XIII века подчеркивали достоинство труда в протобуржуазной манере, которая плохо сочеталась с аристократическими, антирабочими ценностями Римской империи. Святой Бенедикт, сын дворянина, в 529 г. сказал: Otiositas inimica est animæ (Досуг - враг духа; Rule, caput, xliv), и потребовал от своих монахов ручного труда, каким в античном идеале занимались только рабы, женщины и недостойный вольноотпущенник-пролетариат или низшая буржуазия. Теолог Макс Стэкхаус утверждает, что в современную эпоху отождествление Божьего труда с трудом мира пошло дальше и характерно для западного христианства. Он цитирует марксистского историка техники Дэвида Ноубла: "Технология стала отождествляться с трансцендентностью. . . . Только христианство [даже в средние века] стирало различия... между человеческим и божественным"⁵.

В любом случае, антиторговая тема в радикальном монашестве, прослеживающаяся у отцов-пустынников с III по V век и достигшая кульминации в (квалифицированном) презрении святого Августина к Городу Человеческому, эхом прокатившаяся по последующим векам, плохо вписывалась в Европу, возрождающуюся в коммерческом плане с VIII века. Упомянутый мною авиньонский папа Иоанн XXII (годы правления 1316-1334), изучавший право в Париже, с большим подозрением относился к некоторым монахам, прославлявшим бедность. В 1329 г. он утверждал, что владение человеком собственностью параллельно владению Богом вселенной, что, как вы понимаете, является примером того, что человек создан по образу и подобию Божьему. В общем, на фоне многих пап вплоть до недавних, даровавших папскую аристократию мафиозным банкирам, Иоанн XXII был доволен частной собственностью, по крайней мере, если она использовалась в христианских - или, во всяком случае, церковных - целях.

Презрение к труду в Божьем мире также не было совместимо, как заметил недавно историк Джакомо Тодескини в своем важном эссе, с задачей, стоявшей перед папами и аббатами, - "прагматической необходимостью управлять системой церковного имущества"⁶ Однако экономическое теоретизирование церкви не было исключительно корыстным трюком - хотя церкви, облагаемой, скажем, Филиппом Красивым Французским, требовались некоторые корыстные аргументы, чтобы выжить в королевских судах и в придворном мнении. Средневековые врачи церкви разработали обоснование торговли - и это вопреки их наследию от старого Аристотеля, учителя аристократов, или, как я говорю, их более духовному наследию от отцов-пустынников, отвергающих труд